Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - [9]
- Ничего не может быть легче! - живо откликнулся Уотсон.
Раскрыв книгу, он обрадованно воскликнул:
- Пожалуйста! Возьмите хотя бы вот эту сцену... Званый обед в честь уезжающего генерала Козловского. Может быть, вы помните? Этот генерал там произносит прощальную речь, то и дело вставляя, совершенно невпопад, словечко "как"... Так вот, я совершенно уверен, что всю эту колоритнейшую речь косноязычного генерала Толстой выдумал. От начала и до конца.
Высказав так убежденно это свое суждение, Уотсон протянул Холмсу раскрытую книгу, отчеркнув на странице то место, о котором он говорил.
Холмс углубился в чтение выбранного Уотсоном эпизода.
ИЗ ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО "ХАДЖИ-МУРАТ"
Бутлер сидел рядом с Полторацким, оба весело болтали и пили с соседями-офицерами. Когда дело дошло до жаркого, и денщики стали разливать по бокалам шампанское, Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал Бутлеру:
- Осрамится наш "как".
- А что?
- Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может?
- Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядом дама, да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорили между собой офицеры.
Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв бокал, обратился к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил, Козловский встал и довольно твердым голосом начал:
- По Высочайшей Его Величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами, господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам, господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я на службе моей, как, награжден, все, как, чем осыпан, великими щедротами государя императора, как, всем положением моим, и, как, добрым именем, всем, всем решительно, как... - здесь голос его задрожал, - я, как, обязан одним вам и одним вам, дорогие друзья мои! - И морщинистое лицо сморщилось еще больше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. - От всего сердца приношу вам, как, мою искреннюю задушевную признательность...
Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров, которые подходили к нему. Все были растроганы.
- Итак, Уотсон, - сказал Холмс, подняв глаза от книги, - вы продолжаете настаивать на том, что вся эта сцена была Толстым выдумана?
Хорошо зная своего друга, а потому, почувствовав в этом его вопросе какой-то подвох, Уотсон отвечал уже не так уверенно:
- Обо всей сцене я не говорил. Сам этот эпизод прощания генерала с офицерами, быть может, и не выдуман. А вот речь... Эта изумительная его речь, и смешная, и трогательная, она, конечно, придумана. И придумана, надо сказать, замечательно!
- В таком случае, - сказал Холмс, достав из своего необъятного бюро какой-то старый журнал, - взгляните сюда.
- Что это? - спросил Уотсон.
- Журнал "Исторический вестник" за апрель тысяча восемьсот девяносто третьего года. В этом номере были напечатаны воспоминания Полторацкого... да, да, того самого офицера, который упоминается и в этом эпизоде тоже, одного из участников описываемых в "Хаджи-Мурате" событий.
- И что же там пишет этот Полторацкий? - не без некоторого раздражения спросил Уотсон.
- А вот, прочтите сами.
И Холмс передал Уотсону раскрытый журнал, отчеркнув ногтем нужные строки, точь-в-точь как это несколько минут тому назад сделал Уотсон, протягивая ему развернутый том Толстого.
С изумлением Уотсон стал читать вслух:
- "Вам, господа, знакома, как, истина: один в поле не воин... Все, чем я на службе моей, как, награжден, все, чем осыпан великими щедротами..." Помилуй Бог! - воскликнул он. - Так значит Толстой не выдумал этот монолог?
- Не выдумал, - подтвердил Холмс. - Весь эпизод он заимствовал из воспоминаний Полторацкого. А речь генерала Козловского, как вы только что убедились, была воспроизведена им почти дословно. Толстой почувствовал в этом эпизоде аромат подлинности, художественное очарование живой натуры. И сохранил его почти в неприкосновенности, лишь слегка пройдясь по тексту Полторацкого своею рукой.
- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, что в "Хаджи-Мурате" вообще нет ни одного вымышленного эпизода, ни одной выдуманной подробности?
- О, нет! - покачал головой Холмс. - Совсем нет. Я хотел лишь сказать... Впрочем, лучше меня вам это скажет сам Толстой. Вот, взгляните, это его письмо к сыну госпожи Каргановой, - той самой, с которой мы беседовали. Нет-нет, все письмо читать не надо. Только вот эту фразу...
Уотсон взял протянутое ему письмо и послушно прочел:
- "Когда я пишу историческое, я люблю быть до мельчайших подробностей верным действительности"... Что ж, я могу только подивиться этой поразительной добросовестности великого писателя. Однако вы ведь не станете меня уверять, мой дорогой Холмс, что все писатели были такими же добросовестными, как Лев Толстой?
- О, нет! Не стану! - рассмеялся Холмс. - Да и сам Толстой тоже далеко не всегда был так верен натуре. Надеюсь, мой милый Уотсон, вы еще не раз сумеете в этом убедиться.
ГЛАЗ ХУДОЖНИКА НЕ ОБЪЕКТИВ ФОТОАППАРАТА
Итак, из расследования, проведенного Шерлоком Холмсом и Уотсоном, мы узнали, что не только сам Хаджи-Мурат, главный герой толстовской повести, но и многие другие ее персонажи имели реальных прототипов. И Толстой, изображая их, был верен натуре.
(Сценарии популярной радиопередачи семидесятых годов) В книге собраны сценарии популярных радиопередач "В стране литературных героев". Вместе со школьником Геной и профессором Архипом Архиповичем читатель посетит удивительную страну, где, не старея и не умирая, живут герои, когда-то созданные воображением писателей. Эти радиольесы соединяют в себе занимательные сюжеты с серьезной познавательной проблемой. Издание рассчитано на широкий круг читателей.
Книга популярно рассказывает школьникам об особенностях художественной литературы, которая содержит в себе множество увлекательнейших загадок. Авторы ставят своей целью помочь школьникам ориентироваться в огромном океане литературной науки.
Книгу своих воспоминаний Бенедикт Сарнов озаглавил строкой из стихотворения Бориса Слуцкого, в котором поэт говорит, что всего с лихвой было в его жизни: приходилось недосыпать, недоедать, испытывать нужду в самом необходимом, «но скуки не было».Назвав так свою книгу, автор обозначил не только тему и сюжет ее, но и свой подход, свой ключ к осознанию и освещению описываемых фактов и переживаемых событий.Начало первой книги воспоминаний Б. Сарнова можно датировать 1937 годом (автору десять лет), а конец ее 1953-м (смерть Сталина)
Новая книга Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели» по замыслу автора должна состоять из двадцати глав. В каждой из них разворачивается сюжет острой психологической драмы, в иных случаях ставшей трагедией. Отталкиваясь от документов и опираясь на них, расширяя границы документа, автор подробно рассматривает «взаимоотношения» со Сталиным каждого из тех писателей, на чью судьбу наложило свою печать чугунное сталинское слово.В первую книгу из двадцати задуманных автором глав вошли шесть: «Сталин и Горький», «Сталин и Маяковский», «Сталин и Пастернак», «Сталин и Мандельштам», «Сталин и Демьян Бедный», «Сталин и Эренбург».
Третий том книги Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели» — как и второй том той же книги — состоит из четырех глав: «Сталин и Шолохов», «Сталин и Пильняк», «Сталин и Замятин», «Сталин и Платонов».Эти четыре сюжета не менее — а в иных случаях и более — драматичны, чем те, с которыми читатель столкнулся в первых двух книгах трехтомника.В главе «Сталин и Шолохов» Б. Сарнов включается в давние, а в последние годы с новой силой вспыхнувшие споры о том, кто был автором «Тихого Дона». Но его тут интересует не столько сама эта проблема, сколько отношение к ней Сталина: ведь именно Сталин пресек все «сплетни» о плагиате и «назначил» автором этой великой книги молодого Шолохова.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.