Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - [38]
Она грустно покачала головой.
- Я имею в виду то, как он поступил со мною. Вы только подумайте, сударь! Эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование - все это было не любовь! Деньги - вот чего алкала его душа! Он хотел лишь одного: чтобы графиня открыла ему тайну трех карт. А я... Я была не что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы моей старой благодетельницы.
- Что же вы сказали ему в ответ на его признание?
- Я сказала: "Вы чудовище!"
- А он?
- Он потупил голову и глухо ответил: "Я не хотел ее смерти. Пистолет мой не заряжен".
- Как вы думаете, он сказал вам правду? - пристально глядя на нее, спросил Холмс.
- Не сомневаюсь в том, - ответила она. - В таком смятении чувств люди не лгут.
- Вы, стало быть, полагаете, что его все же мучила совесть?
- Не знаю, право, чувствовал ли он угрызения совести при мысли о мертвой графине, - задумалась Лизавета Ивановна. - Но одно его ужасало, это точно.
- Что же?
- Невозвратная потеря тайны, от которой он ожидал обогащения.
- Благодарю вас, сударыня, за то, что вы были с нами так откровенны, сказал Холмс, откланиваясь. - В вашем положении это было нелегко. Простите нас!
Уотсон безнадежно махнул рукой.
- Чем вы так недовольны, друг мой? - полюбопытствовал Холмс.
- Тем, что мы ни на шаг не продвинулись вперед. Не станете же вы отрицать, что рассказ этой милой девушки мало что добавил к тому, что нам уже было известно.
- Как сказать, - не согласился Холмс, - кое-что он все-таки добавил.
- В таком случае, может быть, вы объясните мне, что нового вы от нее узнали?
- Мы узнали, что Германн был в смятении. Внезапная смерть графини явилась для него полной неожиданностью. Виновником ее смерти он считал себя. И наконец, самое главное: он не мог примириться с мыслью, что тайну трех карт графиня навсегда унесла с собою в могилу. Все силы его души были нацелены на то, чтобы вырвать эту тайну у графини, хотя бы даже с того света...
Уотсон сразу понял, куда клонит Холмс.
- Иными словами, - сказал он, - вы намекаете на то, что явление графини - не что иное, как плод расстроенного воображения Германна?
- Во всяком случае, мы с вами не вправе отбрасывать эту версию, ответил Холмс.
- Что же вы предлагаете?
- Я думаю, нам придется еще раз допросить главного виновника всех этих загадочных событий.
- Германна? - удивился Уотсон. - Но ведь мы с ним уже...
- Да, мы с ним уже беседовали, - кивнул Холмс. - Но на другую тему. Не разводите руками, мой дорогой, сейчас вы все поймете...
Узнав своих давешних визитеров, Германн ничуть не удивился.
- А, это опять вы? - безучастно промолвил он. - Сдается мне, что вы все-таки из полиции.
- Уверяю вас, вы ошибаетесь, - заверил его Холмс. - Однако мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов. Даю слово джентльмена, что разговор наш и на этот раз будет сугубо конфиденциальным и не повлечет за собой ни каких неприятных для вас последствий.
- Мне все равно, - махнул рукой Германн. - Извольте, я готов отвечать.
- Я хотел бы, - начал Холмс, - чтобы вы по возможности точно припомнили все обстоятельства, которые непосредственно предшествовали вашему ночному видению. Покойная графиня привиделась вам...
- Три дня спустя после той роковой ночи, когда я вошел в ее спальню с пистолетом в руке, - ответил Германн. - Это было ночью, в четыре часа. Я отчетливо слышал, как часы пробили четыре.
- Об этом вы нам уже рассказывали, - прервал его Холмс. - Сейчас меня интересует другое. Что было накануне? Как вы провели этот день?
- В девять часов утра я отправился в монастырь, где должны были отпевать тело усопшей.
- Что побудило вас принять участие в церемонии? Раскаяние?
Германн задумчиво покачал головой:
- Нет, раскаяния я не чувствовал. Однако я не мог совершенно заглушить голос совести, твердивший мне: ты убийца старухи!
- Ах, сударь! Сколько бы вы ни старались притворяться равнодушным, я вижу: вас мучила и продолжает мучить совесть! - воскликнул Уотсон.
- Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, - возразил Германн. - Точно так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно место.
- Что вы этим хотите сказать? - не понял Уотсон.
- Тройка, семерка и туз полностью заслонили в моем воображении образ мертвой старухи, - пояснил свою мысль Германн.
Уставившись на Холмса и Уотсона невидящим взглядом, он заговорил со страстью, неожиданной для человека, который только что казался погруженным в глубокую апатию.
- Тройка, семерка и туз не выходят из моего воображения. Названия сии шевелятся у меня на губах. Увидев молодую девушку, я восклицаю: "Как она стройна! Настоящая тройка червонная!" У меня спрашивают: который час? Я отвечаю: без пяти минут семерка. Всякий пузатый мужчина напоминает мне туза. Тройка, семерка, туз преследуют меня но сне, принимая всевозможные виды. Тройка цветет предо мною в образе пышного грандифлора, семерка представляется готическими воротами, туз огромным пауком.
- Все это происходит с вами сейчас, - холодно прервал эти излияния Германна Холмс. - А мы интересуемся тем, что было тогда, до того, как старуха явилась к вам с того света и открыла тайну трех карт. Если я вас правильно понял, тогда совесть вас все-таки мучила? Вы не станете этого отрицать?
(Сценарии популярной радиопередачи семидесятых годов) В книге собраны сценарии популярных радиопередач "В стране литературных героев". Вместе со школьником Геной и профессором Архипом Архиповичем читатель посетит удивительную страну, где, не старея и не умирая, живут герои, когда-то созданные воображением писателей. Эти радиольесы соединяют в себе занимательные сюжеты с серьезной познавательной проблемой. Издание рассчитано на широкий круг читателей.
Книга популярно рассказывает школьникам об особенностях художественной литературы, которая содержит в себе множество увлекательнейших загадок. Авторы ставят своей целью помочь школьникам ориентироваться в огромном океане литературной науки.
Книгу своих воспоминаний Бенедикт Сарнов озаглавил строкой из стихотворения Бориса Слуцкого, в котором поэт говорит, что всего с лихвой было в его жизни: приходилось недосыпать, недоедать, испытывать нужду в самом необходимом, «но скуки не было».Назвав так свою книгу, автор обозначил не только тему и сюжет ее, но и свой подход, свой ключ к осознанию и освещению описываемых фактов и переживаемых событий.Начало первой книги воспоминаний Б. Сарнова можно датировать 1937 годом (автору десять лет), а конец ее 1953-м (смерть Сталина)
В этой книге известный критик и литературовед Бенедикт Сарнов выступает в необычном для него жанре. Книга представляет пеструю смесь коротких «невыдуманных историй» — смешных, грустных, порою трагических. В некоторых из них автор рассказывает о событиях, свидетелем, а иногда и участником которых был сам. Другие он слышал от своих друзей, знакомых, старших современников.Собранные воедино, все эти разрозненные, никак сюжетно не связанные факты, случаи, эпизоды словно бы сами собой складываются в картину, запечатлевшую образ минувшей эпохи.Настоящее издание существенно расширено за счет включения в него новых историй, не входивших в издание 1998 года.
Новая книга Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели» по замыслу автора должна состоять из двадцати глав. В каждой из них разворачивается сюжет острой психологической драмы, в иных случаях ставшей трагедией. Отталкиваясь от документов и опираясь на них, расширяя границы документа, автор подробно рассматривает «взаимоотношения» со Сталиным каждого из тех писателей, на чью судьбу наложило свою печать чугунное сталинское слово.В первую книгу из двадцати задуманных автором глав вошли шесть: «Сталин и Горький», «Сталин и Маяковский», «Сталин и Пастернак», «Сталин и Мандельштам», «Сталин и Демьян Бедный», «Сталин и Эренбург».
За два месяца до выхода из печати Белинский писал в заметке «Литературные новости»: «Первого тома «Ста русских литераторов», обещанного к 1 генваря, мы еще не видали, но видели 10 портретов, которые будут приложены к нему. Они все хороши – особенно г. Зотова: по лицу тотчас узнаешь, что писатель знатный. Г-н Полевой изображен слишком идеально a lord Byron: в халате, смотрит туда (dahin). Портреты гг. Марлинского, Сенковского Пушкина, Девицы-Кавалериста и – не помним, кого еще – дополняют знаменитую коллекцию.
Данный сборник составлен на основе материалов – литературно-критических статей и рецензий, опубликованных в уфимской и российской периодике в 2005 г.: в журналах «Знамя», «Урал», «Ватандаш», «Агидель», в газетах «Литературная газета», «Время новостей», «Истоки», а также в Интернете.
Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.