Замужество и как с ним бороться - [11]

— Для меня это прямо роскошный график, — отреагировала я.

Рути непонимающе на меня посмотрела.

— Двести сорок пять дней, — добавила я.

— В смысле?

— Прошло с тех пор, как мы с Грегом последний раз занимались сексом. Двести сорок пять дней. На пьянке в честь Нового года. Думаю, теперь я официально могу вновь считаться девственницей.

— Поверить не могу. И ты мне ничего не говорила! — ужаснулась Рути.

— Я не могла заставить себя произнести это вслух.

— А с ним ты это обсуждала?

— Пыталась, но он считает, что все в порядке. Мы оба занятые люди, и у нас просто такой период в жизни. Ничего страшного, вот что он об этом думает, — пожала плечами я.

— С какой стати период стал образом жизни? — риторически спросила Рути, глядя на меня как на какое-то диковинное животное. — Из этого выйдет отличная статья: «Женщина и бесполый брак».

— Поздравляю. Ну, ты в курсе, куда мне занести копию статьи. — Я взглянула на часы. — Черт, на этой потрясающей новости я вынуждена тебя покинуть.

Я и не знала, что для Рути жизнь без секса означает секс два раза в месяц. Ее шок от моих признаний дал мне понять, что у нас с Грегом и правда серьезные проблемы. Такое иногда случается, когда решаешься произнести что-нибудь вслух.

Я еле успела вовремя добежать до дома, чтобы принять пациента, записанного на три часа дня. Джентльмен Джо — американец и раньше работал стриптизером в «Чиппендейле».

— Но до того, как там все стали геями, — постоянно заверял меня он.

После трех лет терапии он наконец рассказал мне о своем бурном прошлом и о том, что выступал под именем Джентльмен Джо. С тех пор про себя я его по-другому и не называла. Внешность у него впечатляющая: оливковая кожа, мягкие черные волосы, брови словно мохнатые гусеницы и ресницы такие длинные и тяжелые, что казалось чудом, что он вообще может держать глаза открытыми. Он не мог наладить длительные отношения и постоянно разочаровывался в женщинах. Джо был серийным женихом; каждая очередная невеста сбегала от него, стоило ей почуять запах алтаря.

— Да что со всеми этими англичанками? — жаловался он. — Постоянно изменяют, буквально все подряд. Только обрадуешься, что нашел свою единственную, как она тут же прыгает в постель к какому-то идиоту, с которым учился ее брат.

— А вы не думали обратить внимание на другие национальности, на американок например? — предложила я.

— Вы что! Американки так хотят выскочить замуж, что прямо кидаются на мужчин.

«Кто бы говорил», — подумала я про себя.

— Хм, Джо, а может, вам отбросить пока мысль о браке? Может, тогда у вас все и получится. Как вы думаете, может, вам влюбиться в девушку, которая вам недоступна?

Джо был аномалией, исключением из правила, евреем, которому хотелось осесть и успокоиться. Но ему стукнуло сорок пять, а его чиппендейловский расцвет пришелся на восьмидесятые. Стриптиз… Ну что это за работа для хорошего еврейского мальчика?

У меня никогда не было серьезного романа с евреем. Наверное, срабатывает подсознательный запрет на инцест — всех еврейских мужчин я воспринимаю почти как родственников.

Я знаю, что в ресторанах они требуют приготовить блюдо заново, если оно пришлось им не по вкусу, что они отвечают вопросом на вопрос и испытывают тайную тягу к холодным шиксам блондинкам и что нам гораздо интересней наесться пирога и болтать, лежа в постели, нежели предаваться дикому разнузданному сексу. Когда-то у меня был бойфренд-еврей, и даже секс у нас был вполне разнузданный, до тех пор пока однажды мы не занялись им перед зеркалом и не поняли, насколько похожи наши отражения. Мне показалось, словно я занимаюсь сексом со своим братом, а я, конечно, очень люблю Сэмми, но спать с ним мне совершенно не хочется.

Сэмми младше меня на два года. Он живет в горах Альпухарры, в Испании. У него там вигвам. У него есть буддийское имя, Сарипутра, что значит «Дитя Весеннего Соловья». Мы зовем его Сари — если произносить не очень отчетливо, то даже похоже на Сэмми. Это сохраняет наше душевное спокойствие. Раньше он был музыкантом в ритм-энд-блюзовой группе, которая пробивала себе дорогу к успеху. А потом умерла мама, и, после того как мы захоронили ее прах в моем саду и посадили сверху вишневое дерево, Сэмми уехал в Северную Каролину и присоединился к общине индейцев чероки.

— Это матриархальное общество, — заявил Сэмми, прежде чем уехать. Он был разбит горем. Как и все мы. Нам казалось, что нас предали, обманули и бросили. Мама не хотела стареть, и в пятьдесят пять лет решила, что и не будет. Заснула и больше уже не проснулась. Никто не знал, из-за чего она умерла, вскрытие так ничего и не прояснило. В ее духе было бы сказать что-то вроде «А, ладно, пойду-ка я отсюда. Надоели вы мне все». (Я никак не могла отделаться от мысли, что она все это проделала специально, чтобы напоследок снова попасть в центр всеобщего внимания. Выйти в последний раз на сцену, выступить и уйти за кулисы.) Сэмми прожил с племенем чероки пять лет. Все это время он не разговаривал ни со мной, ни с папой. Собственно говоря, он вообще ни с кем не разговаривал.

— Гармония — в молчании, — объяснил он, уже построив в Испании вигвам, приняв буддизм и выйдя с нами на связь. — Я искал спокойный путь на этой планете.