Замуж за принца - [6]

А затем заболели коровы.

У нас их было три: древний бык, с помощью которого отец обрабатывал поля, и две молочных коровы. Я обычно доила их рано утром и первой заметила красные струпья у них на вымени. На ощупь они шелушились, но следов крови не было, и я не придала им особого значения. Однако на следующий день, когда одна из коров посмотрела на меня остекленевшими глазами, тяжело привалившись к стене хлева, я поняла, что случилось что-то ужасное.

Я вышла во двор, чтобы рассказать об этом отцу, и увидела, что он идет навстречу и в отчаянии что-то бормочет себе поднос. Я знала о его привычке в гневе опускать голову, как будто на ходу осыпая землю проклятиями, и сейчас он делал именно это.

— Отец... — начала я.

— Цыц! — рявкнул он на меня. — Саки умерла.

У меня упало сердце. Эту кличку мы всегда давали самой большой из наших свиней. Когда одна Саки умирала, кличка переходила к следующей по размерам свинье, и так далее. Эта последняя Саки не больше недели назад привела выводок поросят. Если она умерла и не будет их кормить, они все могут умереть, лишив нас мяса на год вперед.

— Что случилось? — спросила я, бредя за ним к дому.

— Чума.

Ему незачем было объяснять мне, что такое чума. Эта болезнь проносилась по фермам без предупреждения, поражая животных и людей с пугающим непостоянством. Она бывала щадящей и ограничивалась тем, что на несколько дней ослабляла организм, но порой уничтожала всех без разбору. Рассказывали, что когда-то, за много лет до моего рождения, чума выкосила в деревне целые семьи.

Мама первой заметила красные пятна, появившиеся на моем лице на следующий день. Я проснулась с сухим хриплым кашлем и жаром, что само по себе не освобождало меня от ежедневных обязанностей по хозяйству. Чтобы заслужить отдых в постели родителей на перьевом тюфяке, необходимо было свалиться с ног от бессилия. Обычно мы, дети, спали вповалку на сеновале под самой крышей, представлявшем собой унылый дощатый настил с кипой сена и грудой старых одеял. Это было еще ничего, пока мне приходилось делить это пространство только с Нэрном, следующим по старшинству братом. Но поскольку новый член семьи появлялся чуть ли не каждый год, на сеновале становилось все теснее. Я часто просыпалась посреди ночи оттого, что кто-то лягал меня пяткой в живот или ронял руку на мое лицо.

— Что это? — спросила мама, всматриваясь в мою щеку.

— Что? — переспросила я.

—  Эти пятна. — Она отвела волосы с моего лица и пощупала мой лоб. — Ты горишь.

Я хотела запротестовать и заявить, что чувствую себя нормально, но заметила, как исказилось страхом ее лицо. Она держала на руках самого младшего братишку и непроизвольно прижала его к себе, подальше от моей болезни. Жар, на который я пыталась не обращать внимания, полыхнул по всему моему телу, оставив после себя озноб. Всю кожу покалывало, как будто чума пыталась прорваться наружу гнойными воспаленными прыщами.

Мама уложила малыша в колыбель у очага и стянула с меня шерстяное платье. Я осталась в одной сорочке.

—  Ты должна отдохнуть. — С этими словами она подтолкнула меня к кровати. — Я слышала, что, если быть осторожным, чума проходит, не причиняя особого вреда.

Я предпочла ей поверить. Какая девочка в четырнадцать лет допускает мысль о том, что она смертна?

Потянулись дни бесконечных туманных сумерек, потому что эта болезнь терзает свои жертвы бодрствованием, не позволяющим ни на минуту забыть о ее ужасах. Мое тело пылало болью, чума изрывала кожу язвами, но уйти в спасительное забытье сна мне не удавалось. В своих бредовых видениях я видела замок и гуляла по его широким коридорам. Там было тепло, всегда тепло, потому что я постоянно переходила от одного камина к другому. Я не верила своим глазам, глядя на огромные языки пламени и изумляясь расточительности, позволявшей каминам гореть день и ночь. Я смутно помню, как мама сидела на краю кровати и наклонялась ко мне, чтобы смочить мой лоб влажной тканью. Затем она делала то же самое для лежавших рядом со мной Нэрна и еще одного брата. Мамино лицо было лишено выражения, и она смотрела на нас широко открытыми глазами, как будто жар наших тел выжег ее глаза до слепоты. На коленях она держала пугающе неподвижное тельце малыша. Я закрыла глаза, приготовившись к смерти.

Но моя судьба оказалась иной. Я не знаю, сколько прошло времени, часы или годы, но вдруг я ощутила влажную от пота подушку мод щекой и тяжесть одеяла у себя на груди. Мои глаза горели от недосыпания, но терзавшая меня лихорадка отступила. Я увидела рядом с собой Нэрна. Черты его раскрасневшегося лица были искажены язвами и отеками. Я слышала его затрудненное дыхание — медленные и мучительно-сиплые вдохи и выдохи. Больше на кровати никого не было. В дальнем конце комнаты в очаге едва тлели угли. Наш дом, в котором всегда бурлила кипучая деятельность, онемел.

Видимо, я села слишком быстро, потому что у меня тут же закружилась голова, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы остановить вращающуюся комнату. Когда движение в голове остановилось, я снова огляделась. В тусклом свете затухающего очага я увидела гору брошенной на пол одежды. Нэрн сделал очередной судорожный вздох, и мне показалось, что это усилие может стать последним. Посмотрев на груду одежды, я заметила движение.