Замри, как колибри - [10]

Администрация цирка немедля расторгла контракт, и Огюст оказался выброшенным из своего привычного мира. Дважды в одну реку не входят, решил он и отправился куда глаза глядят. Оставаясь неузнанным, тенью скользил среди тех, кого учил смеяться. Он не винил людей за короткую память, но в его сердце поселилась тоска. На глаза то и дело наворачивались слезы. Поначалу он не придавал им значения. Неловко смаргивая непрошеную влагу, убеждал себя, что просто не успел привыкнуть к этой новой жизни – жизни без цирка, что скоро все образуется. Но шли месяцы, а ничего не менялось. Огюст страдал, чувствуя, что лишился чего-то очень важного. Не работы, заключавшейся в том, чтобы веселить народ, – нет, он утратил нечто большее, без чего жизнь теряет смысл. Он долго ломал себе голову и однажды понял, что забыл, каково оно – то блаженное беспамятство. Потрясенный этим открытием, он выскочил на улицу, поймал такси и попросил отвезти его за город. Водитель вопросительно обернулся.

– Все равно куда, лишь бы там были деревья, – поторопил пассажир. – Только умоляю, скорей! Это вопрос жизни и смерти.

За угольным складом одиноко торчало чахлое деревце. Огюст велел остановиться.

– Вы уверены, что это то, что вам нужно? – спросил водитель, пряча улыбку.

– Да-да, я выйду здесь, оставьте меня.

Огюст тщетно силился воскресить в памяти хотя бы отголосок того настроения, которое прежде служило прелюдией к его вечернему номеру. Палящее солнце нестерпимо жгло глаза. Надо дождаться ночи, подумал он, скоро выйдет луна, и все встанет на свои места. Клоун задремал. Ему привиделся странный и тревожный сон. Он вновь стоял на арене. Ничего не изменилось, разве что цирк был какой-то странный. Без купола, без стен. Высоко в небе леденела луна. Казалось, она стремительно несется сквозь недвижные облака. Вместо зрительных рядов дыбился к звездам бескрайний гигантский вал. В воздухе дрожала жуткая, оглушительная тишина. Откуда-то пришло понимание, что этот вал – живой и что не из капель он, а из человеческих тел, и каждое – распято. Оцепенев от ужаса, Огюст судорожно соображал, как и зачем попал сюда. Он казался себе жалкой пылинкой, затерявшейся на пороге Вечности. Время остановило свой бег, Огюст содрогнулся от пронзительного одиночества. Наверное, таким же покинутым и отвергнутым чувствовал себя перед казнью Иисус. Человек заметался в поисках выхода. Но выхода не было. В отчаянии он вцепился в лестницу и начал лихорадочно карабкаться вверх. Остановившись, чтобы перевести дух, клоун опасливо покосился вниз. Далеко под ним маячило крохотное пятнышко арены. Огюст поднял голову. Лестница, теряясь в облаках, впивалась в бархат неба, по которому разметались кляксы звезд. Веревочные перекладины змеились до самой луны. Ледяной диск поблескивал тускло и безразлично, словно примерз к черной кромешности ночи. Огюст заплакал. Тихие всхлипы перешли в рыдания. Вдруг откуда-то донесся еле слышный гул. Он нарастал, набирал силу, в нем уже можно было различить стоны и рыдания сонма прикованных. «Чистилище! – мелькнуло в голове. – На погибель или новое рождение обрек меня Господь?» Сознание покинуло Огюста, пальцы разжались, и он полетел в пустоту. Земля стремительно приближалась. Еще мгновенье, и его расплющит в лепешку. Казалось, смерть неминуема, слишком мало осталось крупиц времени. Перед Огюстом пронеслась вся его жизнь. Но самого главного, того, ради чего он прожил ее, он так и не сумел разглядеть. И вдруг вспышкой лезвия сверкнуло воспоминание, отдаляя последнюю черту. Это последний шанс, понял Огюст. Будучи на волосок от небытия, теряя жизнь – высший дар Создателя, он совершил невозможное. Изловчившись, ухватился за ускользающую секунду и стал делить ее на мириады ей подобных. Светлые минуты, выпавшие ему за сорок лет, разом померкли по сравнению с благодатью, которая снизошла на него сейчас, когда он любовно лелеял отвоеванные у Вечности призрачные дребезги времени. Но когда сотканная клоуном паутина Безвременья всколыхнулась под ним страховочной сеткой, он осознал, что память о прошлом – стерлась.

Наваждение настолько опустошило Огюста, что весь следующий день он провалялся в постели. Прожорливой саранчой вокруг него роились неясные смутные образы, но сколько он ни старался, так и не понял ни что они означают, ни откуда взялись. Изнемогая от бесплодной борьбы с призраками, он бежал от них на улицу, надеясь затеряться в людской толпе. Смеркалось. Он не сразу вспомнил, как и почему оказался в этом городе. Да и в каком в «этом»?

На окраине он набрел на труппу бродячих акробатов, из тех, что кочуют из города в город, коротая ночи под открытым небом. Отчаянно заколотилось сердце. Рванувшись к ближайшему из фургонов, стоявших в подобии круга, Огюст нерешительно занес ногу над невысокой ступенькой. Вдруг послышалось негромкое ржание, и в затылок ему ткнулась теплая лошадиная морда. Клоуна охватило то самое, давно забытое ощущение счастья. Охнув, он обхватил животное за шею, словно встретил старого друга, которого уже не чаял увидеть.

Дверь отворилась. Раздался приглушенный женский возглас. От неожиданности Огюст отпрянул от деревянной лесенки: