Замок скрещенных судеб - [7]

Вот он указал на Королеву Мечей. В этой белокурой женщине, держащей отточенный клинок и одетой в стальные доспехи, которая манила изменчивой улыбкою плотской игры, мы узнали Анжелику, обольстительницу, пришедшую из Катая, дабы уничтожить воинство Франции; и мы были убеждены, что граф Роланд был все еще влюблен в нее.

После Королевы следовало пустое место, и Роланд положил туда Десятку Палиц. Мы видели раздвинувшийся пред Роландом лес; хвоя сосен и елей ощетинивалась, как иглы дикобраза, дубы выпячивали мускулистые плечи своих стволов, буки обнажали корни, дабы затруднить его продвижение. Весь лес, казалось, говорил ему: «Ни шагу далее! Зачем бежал ты с полей сражений, где естественны сила и натиск, где блистает твой талант воина, дабы рискнуть войти в зеленую клейкую Природу, в царство живой целостности? Лес любви, Роланд, не место для тебя! Ты преследуешь врага, но попадешь в западню, от которой тебя не защитит ни один щит. Забудь об Анжелике! Возвращайся!»

Но было ясно, что Роланд не внял этим предостережениям, единственное видение владело им: то, что представлено было Седьмым Арканом, который он сейчас положил на стол, – Колесница. Художник, разрисовавший карты таро нашей колоды мерцающими эмалями, изобразил Колесницу так, что правил ею не король, как на обычных картах, но одетая колдуньей иди восточной царицей женщина, держащая поводья двух белых крылатых коней. Вот как неистовое воображение Роланда представило обольстительный въезд Анжелики в лес; он следовал за отпечатками летящих копыт, как завороженный; та тропа вела его в самую чащу.

Несчастный! Не знал он, что в гуще зарослей Анжелика и Медоро тем временем уже соединялись в нежных, страстных объятьях. Чтобы ему открылось это, потребовался Аркан Любовь, на котором нашему миниатюристу удалось изобразить томление и страсть влюбленных взоров. (Мы начали понимать, что несмотря на железную руку и склонность к мечтательной аффектации, Роланд с самого начала придержал прекраснейшие карты колоды, оставляя другим возможность бормотать о превратностях судьбы звоном кубков и палиц, золотых монет и мечей.)

Правда пробилась в сознание Роланда: во влажных глубинах женственного леса расположен храм Эроса, где важны иные доблести, не те, что добыты его Дюрандалем. Возлюбленный Анжелики был не блестящим предводителем воинства, но светским юношей, стройным, застенчивым, как девушка; его фигура оказалась на следующей карте, Паже Палиц.

Но куда исчезли наши любовники? Какой бы путь не избрали они, субстанция, из которой они были созданы, слишком хрупка и неуловима, чтобы позволить стальным рукам паладина схватить их. Когда же Роланд утратил свои иллюзии и надежды, он схватился за меч, вдел ноги в стремена, звякнул шпорами, затем что-то в нем сломалось, разбилось, взорвалось, расплавилось: внезапно свет его разума погас; он остался во мраке.

Теперь мост из карт, переброшенный через квадрат, достиг противоположной стороны, на уровне Солнца. Летящий купидон уносил рассудок Роланда и парил над землями Франции, осажденной неверными, над морем, безнаказанно бороздимом галерами сарацин, ибо отважнейший из рыцарей Христианского мира очутился в тумане безумия.

Сила заканчивала ряд. Я зажмурил глаза. Мое сердце не в состоянии было выдержать зрелище, как этот образец рыцарственности превращается в слепой теллурический взрыв, подобный тайфуну или землетрясению. Как прежде орды мусульман были поставлены на колени Дюрандалем, так ныне палица Роланда, вращаясь, разила кровожадных зверей, которые, воспользовавшись запустением от войн, мигрировали из Африки к берегам Прованса и Каталонии; покров из кошачьих шкур, желтых, полосатых и пятнистых, готов был укрыть поля, ныне ставшие пустыней, где прошел обезумевший Роланд: ни свирепый лев, ни гибкий тиф, ни хитрый леопард не избежали бойни. За этим настал бы черед слонов, носорогов, гиппопотамов: слой толстых шкур скоро должен был покрыть разбитую, иссушенную Европу.

Стальной палец рассказчика обозначил параграф, точнее, начал расшифровывать нижний ряд карт таро, начиная слева. Я видел (и слышал) треск дубов, вырываемых безумцем с корнем на Пятерке Палиц, я пожалел о бездействии Дюрандаля, забытого в Семерке Мечей, и я оплакивал гибель усилий и ценностей в Пятерке Монет (добавленной, по случаю, на пустующее место).

Картой, положенной им в центре, оказалась Луна. Холодные лучи освещают темную Землю. Нимфа с безумным взором поднимает свои руки к серебряному небесному серпу, как будто играя на арфе. Порванная тетива свисала с ее лука: Луна – побежденная планета, а воительница Земля – пленница Луны. Роланд несся над Землей, пустынной, как лунный пейзаж.

Карта Глупец (Шут), немедленно предъявленная затем, еще более красноречиво говорила о случившемся. Теперь, когда был уже развязан величайший узел ярости, держа палицу на плече, подобно рыбацкому веслу, весь кожа да кости, оборванный, с головой, полной перьев и всякой другой всячины – каштановой скорлупы, шипов столистной розы, червей, сосущих его истощенный мозг, грибов, лишайников, чернильных орехов, чашелистика, – Роланд нагрянул в хаотическую гущу вещей, центр карточного квадрата и мира, точку пересечения всех порядков.