Замок Пиктордю - [14]

— Я думала, что она придет вам поклониться, но вместо того она спряталась, чтобы избавиться от этого. Бедный ребенок! Она так дурно воспитывается с тех пор, как мне запретили заниматься ею. Что вы хотите, моя милая? Отец ее очень слаб и, кроме того, находится под влиянием этого неуклюжего медведя, доктора Ферона. Он решил, что девочка не должна получать никакого образования, ну, теперь вы сами видите, каковы последствия.

— Очень жаль, — говорила другая дама, — а она такая хорошенькая и у нее очень кроткий вид. Я ее часто вижу подле моего цветника, никогда она в нем ничего не трогает и, когда меня видит, то всегда очень вежливо мне кланяется. Если бы она была немножко получше одета, все было бы хорошо.

— Да как можно ее одевать? Вообразите, моя милая, этот старикашка-доктор запретил ей даже надевать корсет! Не велел носить ни одной косточки! Как же вы хотите, чтобы после этого она не сделалась горбатой.

— Она совсем не горбатая. Напротив, она очень хорошо сложена; но ее можно бы было одеть, совсем не стягивая, а только положив на ее юбочки немножко отделки.

— О! Этого она сама не хочет. Этот ребенок ненавидит туалет. Это она, верно, наследовала от своей матери, которая, как говорят, была совсем простая женщина и более занималась своей кухней, нежели тем, чтобы сделаться женщиной нарядной и хорошего тона.

— Я знала ее мать, — заметила ей соседка, — это была очень хорошая женщина, очень рассудительная и почтенная, я вас уверяю.

— А, может быть! Я это говорю так, чтобы что-нибудь сказать. Г-н Флошарде имеет ее портрет, но он у него где-то запрятан, так что я его никогда не видала. Он вообще не хочет, чтобы я с ним говорила о ней, это мне конечно все равно! Что касается ребенка, то пусть его воспитывают как хотят, особенно, когда это меня не касается; а я бы любила ее, если бы мне позволили сделать из нее миленькую девочку… но…

— Что же, она груба и беспокойна?

— Нет, моя милая, хуже этого: она просто немного идиотка.

— Бедная девочка! Разве ее ничему не учат?

— Ничему! Она не умеет даже, вообразите! завязать ленточки и пришпилить к волосам цветок.

— Я думала, что она любит рисовать?

— Да, она это любит, но отец ее говорит, что у нее нет вкуса и она ничего не понимает в живописи, как и во всем остальном…

Диана ничего более не слыхала. Она закрыла руками уши и ушла в глубину рощи, чтобы скрыть свои слезы. Она чувствовала себя глубоко огорченной, хотя не отдавала себе отчета, почему именно: было ли тому причиной унижение, что ее считают такой глупой, или то, что отец находил ее неспособной, или наконец то, что она узнала, что ее не любят. «Но мой отец меня любит, — говорила она сама себе. О, в этом я уверена! Если он находит меня глупой и неловкой… Это может быть, но от этого он меня не менее любит. Это только мама Лора презирает меня, и только ей нет до меня дела».

До настоящей минуты Диана делала все, что могла, чтобы любить г-жу Лору. Теперь она почувствовала, что она для нее ничто, и в первый раз подумала о своей матери, стараясь всеми силами ее припомнить, но это было невозможно; она была еще в колыбели, когда потеряла мать, и не могла чувствовать этой потери. Она очень смутно помнила также и о свадьбе своего отца с г-жой Лорой. Она в этот день в первый раз заметила грусть на лице своей кормилицы; помнила также, как много раз та, глядя на нее, говорила:

— Бедная малютка, какое это для нее несчастье.

Сначала г-жа Лора целовала Диану и кормила ее конфетами.

Тогда ребенок не обращал более внимания на печаль кормилицы. Она начала понимать ее только тогда, когда от мачехи ей приходилось выслушивать горькие слова о себе самой и о своей покойной матери, о которой никто никогда ничего не говорил и о которой она начала думать с таким страстным чувством, какое она еще никогда в жизни до сих пор не испытывала, как будто Диана сделала в самой себе открытие такого чувства, которое, казалось, было заснувшим в глубине ее сердца. Она упала на траву, повторяя дрожащим от рыдания голосом:

— Мама! Мама!

Тогда она услышала между ветвей цветущей лилии мягкий голос, который говорил ей:

— Диана, моя милая Диана, дитя мое, где ты?

— Здесь, здесь! Я здесь! — закричала Диана, убегая, точно помешанная.

Голос снова звал ее то с той, то с другой стороны.

Она бросилась на его зов, подошла к берегу большой реки, не понимая, в какой местности она находится. Она вошла в воду и увидела себя сидящей на дельфине, у которого были серебряные глаза и золотые ноздри. Она не думала более о своей матери и смотрела на сирен, которые срывали цветы на самой середине реки. Потом она вдруг очутилась на вершине горы, где стояла большая статуя из снега.

Это была кормилица, ее добрая Жоффрета, которая, поднимая ее с земли, говорила:

— Я твоя мать, приди поцелуй меня.

Но Диана не могла более двигаться, потому что она сама сделалась статуей из снега. Вдруг она разломилась на две части и покатилась на дно оврага, где снова увидела замок Пиктордю и даму под покрывалом, которая делала ей знак, чтобы она следовала за ней. Она начала было кричать: «Покажите мне мою мать!», но дама под покрывалом обратилась вдруг в облако, и Диана проснулась, почувствовав на своем лбу поцелуй.