Замок Орла - [135]

Обрадованный таким обещанием, Никола Большой проявил необыкновенную живость, достойную самых высоких похвал, не прошло и пяти минут, как он вернулся со всем, что требовалось.

Солдаты не мешкая взялись за дело под руководством старухи. Они начали с того, что с каждого угла корзины привязали по короткой веревке. Потом, соединив веревки вместе, закрепили их на конце каната. И стали опускать все это сооружение к подножию крепостной стены.

Тем временем монах как-то изловчился спуститься по откосу в ров, но там силы, как видно, опять оставили его. Он лежал неподвижно на мерзлой земле, не подавая признаков жизни.

– Преподобный! – окликнула его матушка Фент. – Отец мой добрый!.. Сейчас мы вам поможем. Вот вам корзина, в ней вам будет удобно, хоть мы и соорудили все наспех. Соберитесь же с духом и силами, добрый мой отец, и полезайте внутрь…

Монах как будто не расслышал ее и даже не шелохнулся.

– Господи всемилостивый, – пролепетала кабатчица, – да он уж, никак, отдал Богу душу!.. Ах, боже правый, беда-то какая!..

Но, не желая смиряться с отчаянием и терять надежду, она снова принялась окликать монаха, взывая к его мужеству.

Наконец ее зов был услышан. Монах вновь очнулся. Подполз к корзине и с громким стоном перевалился в нее.

– Слава тебе, Господи! – воскликнула кабатчица. – Праведник теперь в безопасности. Эй, вы, там, а ну навались… да потише тяните, без рывков! Всем по стакану «можжевеловки» обещаю!

По-видимому, когда сердобольная наша матушка впадала в религиозный раж, о благоразумной хозяйственной бережливости она забывала напрочь.

И вот корзина с монахом вполне благополучно достигли верхотуры крепостной стены. Все было кинулись к чудом спасеному старику. Но тот вдруг застонал и запричитал еще громче, умоляя спасителей не прикасаться к нему, потому что, по его словам, на нем живого места нет, и все его тело, от головы до пят, – одна сплошная рана, и очень болит.

– Будьте покойны, святой отец, – заверила его матушка Фент, отстраняя всех, – вас обиходят получше, чем короля, и этим займусь я сама. Двое из этих молодцов поднимут вас и очень бережно, с почтением перенесут в мою спальню, так же, как священник несет под покровами святые дары в праздник Тела Господня.

Сказано – сделано, и уже через несколько мгновений монах лежал на старухиной кровати в спаленке, единственное окошко которой выходило на ров прямо над потерной.

* * *

Великий кардинал не случайно заперся в своих покоях, о чем, как мы помним, комендант крепости объявил матушке Фент, и не случайно же приказал он никого к нему не допускать ни под каким предлогом. Ему хотелось побыть одному и хорошенько, трезво обдумать странную величественную сцену, во время которой он дал возможность блеснуть священнику-воину. Ему хотелось восстановить в памяти и основательно поразмыслить над каждым дерзким и откровенным ответом этого человека, странного и несравненного, которого не пьянят военные победы и не пугает неотвратимая казнь. Человека, чьи рвение, упорство и воля давно стоят железной стеной перед войсками первого королевского министра Франции …

Быть может, для тех из наших читателей, кто в точности знает, какую роль в истории сыграли натура и привычки Красного преосвященства, покажется странным и невероятным его отношение к преподобному Маркизу во время их встречи.

Однако же нам подобное отношение, безусловно, исключительное, совсем не кажется странным: только таким оно и могло быть в похожих обстоятельствах. Человеку заурядному свойственно гневаться, когда ему в глаза говорят суровую правду. А если такой человек облечен властью, в душе его нет места ни благородству, ни величию, и месть не заставит себя долго ждать – она последует за первой же вспышкой гнева.

Но разве мог Ришелье с высоты своего положения обидеться на некоторые слова Маркиза, произнесенные с нескрываемой издевкой?.. Да и потом, Ришелье устал от этой бесконечной ничтожной лести и заискиваний своих людей, покорных и дрожащих, как слуги, которые даже не смеют высказать собственное мнение, если оно не совпадает с мнением их повелителя. В глубине души он почувствовал своего рода удовлетворение оттого, что ему на пути повстречался человек независимого ума и твердых убеждений, не боящийся оспариввать его волю. К тому же, повторим, поразительная правота суждений священника оправдывала их невольную дерзость.

Было десять часов вечера, когда кардинал, приняв окончательное решение, поднялся с кресла, в котором долго сидел, погруженный в глубокие раздумья.

Хмурое, затянутое с утра тучами небо к ночи пролилось дождем; дул сильный северо-западный ветер – в его безудержных порывах водяные капли вовсю хлестали по высоким окнам, сотрясая стеклышки в оловянных ячейках.

Между тем, как мы помним, преподобного Маркиза, по распоряжению кардинала, препроводили в часовню.

Солдаты подвели его прямо к алтарю и, удалившись охранять выход снаружи, оставили одного.

Часовню освещал лишь тусклый огонек серебряной лампады, подвешенной к сводчатому потолку. Этот огонек, днем совершенно неприметный, с наступлением сумерек делался более ярким и в ночи отбрасывал слабый – совсем бледный, мерцающий отсвет на мраморные плиты пола, играя смутными бликами на убранстве алтаря и резных рамах полотен.