Замок на песке - [17]

Мор был рассержен и изумлен. Но в то же время старался не показать виду, как-будто перед ним был ребенок, который чем больше на него обращают внимания, тем сильнее шалит. Насколько она искренна в своей шалости, он еще не разобрался. Он вернулся к входной двери, отворил ее и хотел было спуститься, и тут холодок пробежал у него по спине — глянув вниз на хорошо освещенный квадрат студии, он заметил, что дверь с улицы начинает отворяться. Укороченная ракурсом, возникла на пороге фигура Бладуарда. По обыкновению понуро свесив голову, он вошел в помещение и начал бродить по нему, по всей видимости что-то разыскивая. Он был весь погружен в поиски, к тому же длинные волосы падали ему на глаза и, как шоры, закрывали обзор, поэтому открытую верхнюю дверь вряд ли заметил. Хождение внизу длилось и длилось. Мор наблюдал за ним, испытывая легкое чувство вины. Так иногда бывает, когда следишь за кем-нибудь сверху; он мог бы окликнуть Бладуарда, и в какой-то момент это прозвучало бы вполне естественно. Но надо было придумать, что сказать, и к тому же там, в комнате, мисс Картер все еще лежит на постели. В общем, пока Мор взвешивал все «за» и «против», Бладуард вышел из студии. Он прислушался — шаги удалялись в сторону леса.

— Что случилось? — раздался голос мисс Картер. Все это время она лежала на постели, наблюдая в полуоткрытую дверь спальни за маячившим вдали Мором.

Он вернулся и приблизился к ней.

— Бладуард! — сдержанно произнес он. — Но теперь он ушел.

Мисс Картер спрыгнула с постели и торопливо, явно желая загладить вину, начала поправлять покрывало.

— Боже мой! Он нас не заметил? И как меня угораздило!

Заверив, что ничего страшного не случилось, Мор осторожно повел ее вниз. Но в душе корил себя за то, что не окликнул Бладуарда, и злился на девушку за ее неуместное озорство. Вот, кажется, еще один секрет, маленький, глупый секрет, возник между ними. А Мор не любил секретов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Нэн не умела со вкусом подбирать верхнюю одежду. В вечернем платье ей еще удавалось выглядеть красивой и эффектной, но пальто и шляпки всегда оказывались с каким-нибудь изъяном. Мор видел, как сидя в заднем ряду, она смотрит с чуть надменной усмешкой поверх голов собравшихся. На ней фетровая шляпка, бог знает, где она ее раскопала, и, несмотря на теплынь, пальто с меховым воротником.

Мор вел занятие на ВОК (Вечерние образовательные курсы). Лекция близилась к концу. Мор часто спрашивал себя — почему Нэн всегда приходит на его занятия, зачем ей это надо? С Тимом Берком, неизменно председательствующим на лекциях, она не очень дружит, и его, Мора, диалог с аудиторией ее тоже вряд ли интересует. Во всяком случае, о том, что он здесь рассказывает, она потом никогда не вспоминает. А если и задает вопросы, то всегда какие-то неглубокие, а подчас и неумные. Вероятней всего, приезжает просто покрасоваться. Лучше бы оставалась дома.

Дональд тоже был здесь. Но сидел не с матерью, а в первом ряду с краю, прислонившись к стене, закинув ногу на ногу. У него было особое разрешение из Сен-Бридж на посещение этих лекций. Марсингтон находился в трех остановках от их городка, тоже в пределах лондонской зоны, так что по завершении лекции мальчик успевал на пригородном поезде еще задолго до полуночи добраться до общежития. Что заставляет Дональда приходить на лекции? Вот это уж для Мора не было загадкой. Ради Тима Берка, с которого весь вечер не сводит глаз. Мор сомневался, слышит ли мальчик вообще, о чем здесь говорят.

Мор отвечал на вопрос:

— Свободу, если быть точным в определениях, нельзя назвать добродетелью. Свобода — это, скорее, дар или своего рода благодать, хотя, безусловно, способность или, наоборот, неспособность достичь ее есть доказательство тех или иных нравственных качеств.

Тот, кто задал этот вопрос — средних лет преуспевающий владелец овощной лавки и одновременно один из активистов местного отделения лейбористской партии, — Тяжело оперся на стоящий впереди стул, и сидящий там, нервно отклонился вперед.

— Свобода, несомненно, является главной добродетелью, а если это не так, то чем наше время отличается от Средневековья? — возразил зеленщик и впился в лектора глазами, напряженно ожидая ответа.

А Мор тем временем думал: ведь на самом деле этот человек не слышит меня, не хочет слышать, он убежден в своей правоте и не собирается менять свое мнение. И мои слова скользят мимо, не задевая его.

И снова пришло то самое, окрашенное печалью, чувство вины, он испытывал его всякий раз, когда ловил себя на том, что, забывая о необходимости взаимопонимания с учениками, просто изображает учителя. Скольких учителей он знал, а среди них и пользующихся репутацией одаренных, которым так нравилось разыгрывать спектакли, подчас блестящие, перед теми, кого следовало в первую очередь просвещать, и в итоге обе стороны оказывались в дураках. А ведь учитель, настоящий, об одном лишь должен заботиться — о понимании, и для достижения его обязан жертвовать всем остальным. Мор всегда расстраивался, когда ловил себя на желании блеснуть, произвести впечатление. А пример брать было с кого. Ведь во взрослой аудитории непременно отыщутся слушатели, тоже являющиеся не за тем, чтобы научиться чему-либо, а исключительно — чтобы поразить всех своей оригинальной точкой зрения. И вот, махнув рукой на освещение вопроса, преподаватель уступает соблазну устроить эффектный спектакль. «А можно ли вообще кого-либо по-настоящему просветить