Неожиданно граф почувствовал, что больше не один в этой пустой комнате. И снова полузабытый голос хохотнул у него за спиной. На этот раз граф не стал медлить и обернулся сразу. Перед ним стоял молодой человек. Он не выглядел ни призрачным, ни мертвым. Напротив, казался живее живого — с теплой белой кожей и ярким румянцем на щеках. Глаза его блестели, красный рот улыбался, обнажая очень здоровые, ослепительные зубы.
Юноша был высок и строен, только руки его казались непропорционально длинными. Он поднял руку, посмотрел на свои ногти — граф увидел, что под ногтями запеклась кровь, — пососал палец, а потом растянул губы в широкой улыбке.
— Здравствуйте, ваша светлость, — проговорил он. И засмеялся, негромко и недобро.
— Здравствуй, — ответил граф.
— Пришли полюбоваться? — спросил юноша.
— На что?
Кивком подбородка он указал на сгоревшую кровать.
— Вы убили ее один раз, а теперь вернулись и убили снова. Сколько еще раз вы будете убивать ее? Может быть, напишете книгу, где убьете воспоминание о ней?
— О ком ты говоришь?
Юноша придвинулся к Леофрику, мгновенно переместившись от двери к самой куче пепла.
— О своей матери! А вы разве не о ней сейчас думали, а?
— О ней… Но разве ты… Я решил, что ты… — забормотал граф. Интуитивно он догадывался, что юноша не лжет, что это действительно Килдор, которого почти двадцать лет назад неумеха-алхимик, целитель-неудачник вырезал из чрева умирающей матери. Но рассудок отказывался принимать очевидное.
Где изувеченное тело? Где горб, где хромая нога, где эта нелепая мясная туша, что прежде носила на своих плечах очаровательную детскую головку?
Все это исчезло. Горба как не бывало, стан распрямился, стал гибким и красивым, движения сделались ловкими, почти кошачьими. А лицо перестало быть нежным, сделалось утонченно-жестоким.
— Килдор! — прошептал граф Леофрик. — Это ты!
— Да, господин граф. Наконец-то мы встретились. Вы узнали меня! О, какая честь! — Юноша упал на колени, воздел над головой руки, и Леофрик снова с содроганием увидел запекшуюся под ногтями кровь. — О, как я безмерно счастлив! — шипел коленопреклоненный. — О, неужели я дождался этого светлого часа! — Неожиданно он поднял голову и устремил на графа яростный взор светящихся глаз. — Как же я счастлив, господин мой! А вы? Вы счастливы?
— Килдор, ты жив… — , бормотал Леофрик, сбитый с толку.
— О, я более нем жив, — сказал юноша, вскакивая на ноги. — Идемте. Я хочу вам кое-что показать.
И граф покорно поплелся следом за своим бывшим воспитанником. Они одолели лестницу и вошли в маленькую комнатку, располагавшуюся под самой крышей. Когда-то здесь хранились луки и копья; отсюда лучники попадали на плоскую крышу и заступали на дежурство, высматривая, не появится ли враг.
Сейчас комната преобразилась. Оружие куда-то пропало. Под окном в безобразных позах, как сломанные куклы, валялись убитые крестьяне, мужчина и женщина. Оба были иссиня-бледными, обескровленными. Их кровь была повсюду — на стенах, на потолке, на полу. Только вокруг окна было чистое пространство — там юноша успел все вылизать.
— Это ведь были твои люди? — небрежно кивнул он в сторону убитых. — Довольно вкусные. Не корми их больше чесноком и рыбой. Терпеть не могу этот привкус. Охранник был лучше, но я отдал его своей матери. Она тоже заслужила немного удовольствия, не так ли? А сейчас, когда ты распорядился убить ее, я еще больше рад тому, что позволил ей насладиться напоследок мужской любовью. Ей этого очень не хватало.
— Мои слуги… замок… — залепетал граф Леофрик. — Великие боги, что же здесь произошло?
— Ты, наверное, хочешь знать, почему я до сих пор жив? — осведомился Килдор, надвигаясь на своего бывшего повелителя и оскаливаясь в ухмылке. — Да? Ну, отвечай!
Сбитый с толку, напуганный, граф даже не обратил внимания на это неожиданное «ты». Он просто кивнул.
— Ладно, слушай. Когда ты нахимичил у себя в лаборатории, начался пожар, и по башне расползся яд. Помнишь? Ты велел заложить окна нижнего этажа и запереть двери, чтобы никто из нас, оставшихся в башне, не выбрался наружу и не рассказал людям, чем ты здесь занимаешься.
— Это не так! — запротестовал граф. — Я велел вывести всех, кого можно было спасти. А прочие… я счел вас погибшими.
— Ты убил мою бедную добрую Кормилицу, и своего управляющего, и этих парней, которые оказались наверху… Ты всех их убил! Ты и меня бы убил, дорогой мой господин, мой приемный отец, мой благодетель, если бы я не закрылся в одной из комнат. Не знаю, почему, яд на меня не подействовал. Думаю, это из-за тех снадобий, которыми ты пичкал мою мать, прежде чем разрезать ей живот.
— Я хотел спасти ее! — опять запротестовал граф. — Я столько сил и средство потратил на то, чтобы найти снадобье, которое ей поможет…
— Поможет ей сойти в могилу, — оскалился юноша. — Лучше не перебивай, не то я оторву тебе голову прежде, чем закончу свою историю, и ты умрешь, не узнав, как же я спасся. И почему я больше не урод. Молчи! — Он лязгнул зубами совсем близко от горла своего воспитателя. — Молчи! Молчи, пока я не позволю тебе говорить!
Ты пичкал мою мать какой-то отравой, отчего она умерла. А я, вскормленный ядами еще в материнской утробе, родился уродом. Но при этом — чрезвычайно живучим уродом, потому что ядовитые пары, убившие твоих слуг, оказались бессильными, когда дошла очередь до меня.
