Замок четырех ветров - [14]

– Затем, – ответил отец обманчиво ровным тоном, призванным скрыть настоящую степень его гнева, – что я не желаю, чтобы мой сын был хоть чем-то обязан этому… этому! Саша должен знать, что у него есть отец, который заботится о нем. И я не желаю это больше обсуждать.

Мне стало стыдно: он так переживал, а я своими словами доказывала, что осуждаю его. В то же время было что-то, что мешало мне считать, что он поступает правильно; и поверьте, я думала бы точно так же, даже если бы не полагала, что мне нужна новая одежда.

– Расскажешь, что она тебе пишет? – попросил отец после паузы.

Я вскрыла письмо; конверт разорвался с каким-то неприятным хрустом, и я ежусь даже сейчас, когда вспоминаю этот звук. Ровно две страницы, заполненные аккуратным почерком, не слишком крупным и не слишком мелким. Я до сих пор не постигаю, как можно было написать так много – и так мало. Это было самое пустое послание, которое я получала в своей жизни, и написано оно было, очевидно, в расчете на то, что отец не устоит перед соблазном и вскроет конверт, потому что любые упоминания о Колесникове и совместной жизни с ним отсутствовали. По некоторым фразам можно было подумать, что пишет своей бедной знакомой богатая дама, скучающая на водах. Мать рассказывала о визите к портнихе, настоящей француженке, которая заломила за платье несусветную цену, о том, что Сашу решено определить в гимназию, и о каких-то знакомых женского пола, которые не слишком ее жалуют. Недавно я получила письмо от тетки, с которой, как известно читателю, встречалась всего раз в жизни, так вот, оно было в сто раз сердечнее и в тысячу раз непосредственнее. Но тут я увидела лицо отца, то, как он кусает губы, и протянула ему листок.

– Читай… Я даже не знаю, что можно об этом сказать.

Отец поглядел на меня с благодарностью и выхватил у меня письмо. Он прочитал его два раза, задерживаясь на некоторых фразах.

– Мне кажется, ей с ним плохо, – промолвил он наконец, возвращая мне листок.

«А мне кажется, что она абсолютно счастлива без нас», – должна была ответить я, и это было бы сущей правдой. Но общение с мудрой Эвелиной научило меня, что в жизни случаются моменты, когда лучше промолчать, чем навредить самой истинной истиной на свете, и я ничего не сказала.

– Люди пишут о пустяках, – продолжал отец, – когда у них нет желания писать о главном. – Он покачал головой. – Триста пятьдесят рублей за платье, ну надо же! По-твоему, такое возможно?

Я могла бы сказать ему, что очень даже возможно и что нас променяли – в том числе – на это платье, сшитое знаменитой Амели Дюпен де Сент-Андре. Но внезапно меня охватило странное ощущение: мне просто-напросто надоело терзаться. Нет ничего утомительнее, чем изводить себя из-за людей, которые все равно никогда этого не оценят.

– Джон Иванович еще не получил ответа по поводу новой вакансии? Ну, в конторе?

– Нет, – ответил отец, явно удивленный неожиданной переменой темы, – а что?

– Эвелина думает, что если нам выделят еще одну вакансию, я могу ее занять.

Мой отец был передовым человеком и в принципе добрял желание женщин самим зарабатывать себе на жизнь; но то, что я собиралась стать почтовой служащей, его все же озадачило.

– Ты? Пойдешь работать на почту?

– Почему нет? Ведь женщины могут там работать…

– Да, но ты не справишься! Половина здешнего населения не говорит по-русски, а ты не знаешь ни немецкого, ни латышского. Ты просто не сможешь с ними объясниться.

– Там будут Гофман и Крумин, – напомнила я. – Думаю, они помогут мне с переводом, если потребуется. И потом, я вовсе не сказала, что не хочу учиться.

Отец поглядел на меня и покачал головой.

– Не знаю, что у тебя в голове, – проворчал он, – но если ты думаешь, что работа поможет тебе найти жениха, ты заблуждаешься.

– Ну знаешь ли! – возмутилась я. – При чем тут жених? Я просто… просто не могу сидеть в четырех стенах! Вся домашняя работа на Эвелине, а я не знаю, что мне делать. Я уже сто раз прочитала свои книги и выучила их наизусть, еще немного – и я их возненавижу, а ведь это очень хорошие книги! Джону Ивановичу как начальнику почты присылают «Курляндские губернские ведомости», и я уже прочитала все номера, которые сохранились в доме. Ты знаешь, что в Либаве ходит электрический трамвай? Трамвай! А моя жизнь проходит тут, пока другим везет, и они могут ездить на трамвае!

– Но ведь в этом нет никакого счастья, – ответил мой отец, которого слегка утомил наш спор. – Трамвай, автомобиль и даже дирижабль… они ничего не меняют в самом человеке.

– У меня чулки сношены, – выпалила я, – и даже если зима будет теплой, мне нужно новое пальто. Избавь меня от разговоров о счастье и несчастье, я просто хочу, чтобы у меня было пальто, и чулки, и красивое платье!

Отец хотел что-то сказать, но я решила поставить в нашем разговоре точку и вышла, хлопнув дверью – настолько, насколько вообще можно это проделать с дверью, которая не закрывается до конца.

Через несколько недель, в конце мая, Джон Иванович Серафим принял меня на работу почтовой служащей «шестого разряда, низшего оклада». Мне казалось, что я вступаю в новую жизнь, и я почти забыла о замке, который совсем недавно занимал мои мысли; но в действительности замок никуда не делся, он терпеливо ждал своего часа, чтобы стать частью моей судьбы, и работа, которую я получила, только должна была приблизить этот час.