Замок Арголь - [28]

И Альберу становилось тогда все более и более ясным, что импровизация, которой предавался в часовне Герминьен и чьи непрекращающиеся отзвуки все еще звучали в нем, была, по всей видимости, не столько капризным всплеском его чувствительности, глубоко взволнованной странным паломничеством, сколько действием и призывом, и что у успокоительного бальзама музыки он, кажется, искал не облегчения своим страданиям, но защиты от неотвратимого искушения. И тому, что здесь сополагались интересы, весьма отличные от мимолетной и чисто эстетической эмоции, Альбер находил доказательства в собственном сердце, когда вспоминал волнение, охватившее его в часовне и носившее трудноопределимый и разительный характер предупреждения, которое могло относиться лишь к той сомнительной и неясной борьбе, где в игру вступали сами силы жизни и смерти. А потому, стоило убийственным лучам солнца появиться вновь, в который раз в полной мере открыв миру ловушки и западни леса, Альбер испытал в глубине своего сердца решительное ощущение близости конца.

В послеполуденное время, отягощенное изнуряющей жарой, интенсивность которой, казалось, поглощала саму голубизну неба, подобно цвету легкой занавески, Альбер сидел в высокой зале над террасами. Он смотрел на леса Сторвана, на весь этот строгий пейзаж, и ему неожиданно чудилось, будто все это море деревьев, в котором ни один ориентир не сумел бы приковать к себе взгляда до самых границ горизонта, полностью отделилось от мира под действием колдовского проклятия и начало вращаться вокруг замка, подобно колесу, движение которого ничто не в силах остановить, пугающему, как кажущаяся медлительность, смешному и, так сказать, вторичному, как лопасти вращающегося пропеллера на самом пределе скорости. И он убедил себя в том, что и в самом деле этот окружавший его мир поддерживался в своем существовании фантасмагорической неподвижности одним лишь пограничным напряжением какой-то неведомой воли, которая чудом удерживала его над небытием, и эти хрупкие видимости, само спокойствие которых обусловливало всю реальность страха, испытываемого душой, должны были распасться и разлететься на его глазах на мельчайшие осколки при малейшем понижении режима.

В приступе головокружения, когда разум с трудом обретал свою власть, он посмотрел вниз и увидел, как Герминьен и Гейде покидают замок и углубляются в лес. Их вертикальные тени бежали по земле с невероятной скоростью, и взгляд Альбера остановился тогда на длинном стволе висевшего за плечом у Герминьена ружья, которое еще долго сверкало своим жестоким огнем сквозь первые завесы леса, то и дело давая знать о себе нестерпимым блеском обнаженной шпаги.

Постепенно Альбер погрузился в глубокую задумчивость, наполненную утомительными и двойственными размышлениями, в которые неоднократно словно вторгалась вспышка враждебного клинка — так на сетчатке долго еще остается след лучистого и слишком яркого пятна, — став в конце концов мотивом доминирующим и всецело связанным с неопределенным и все же уже близким ощущением опасности, явно преобладавшим среди иных, смутных и мало различимых представлений. И, во власти этого настойчивого призыва, он почувствовал, как сумеречная работа начала совершаться во глубине его памяти, в то время как разум, подавленный и совершенно пассивный, отказывался оказывать ей малейшее содействие. В совокупности его воспоминаний все те сдвиги, легкие и почти молекулярные перемещения, что, казалось, совершались под давлением огромной массы воды и, словно стальные опилки, расположились на листе под действием незримого магнита, начинали приходить в порядок и упорядочились, наконец, составив род фигуры, легко поддающейся интерпретации, но которую его горячечный разум, пораженный бешенством бессилия, безуспешно окидывал взглядом, словно под воздействием чар узнавая четко направленные линии, но не проникая еще интуицией в их нежданно ослепляющее значение. Затем линии снова запутались, словно линии отраженного в воде пейзажа, и в тот момент, когда разум, добыча жесточайшего отчаяния, яростно и неистово покачивался на волнах, одна-единственная черта, имевшая характер непередаваемо отличительный и знакомый, нежданно выплыла из кораблекрушения, и тогда некая огненная рука начала внезапно лепить внутреннюю способность души по образцу той совершенной формы, в которой приятие самого лика правды кажется слишком узким и слишком близким, чтобы быть легко прочитываемым.

Долго продолжались эти изнуряющие усилия, и, когда глаза Альбера, до тех пор словно обращенные под воздействием напряженного размышления вовнутрь, вновь открылись на пейзаж и остановились на нем на мгновение, его пронзило невыносимое чувство одиночества. Выходя из этого блуждания в сомнительных призраках прошлого, своей способностью отвлечения сравнимого разве что с силой сна, он неожиданно понял, что вот уже несколько долгих и смертельных часов назад Гейде и Герминьен покинули замок, и эта внезапная лакуна в его сознании, казалось, немедленно придала оставленному позади и утраченному времени несравнимую ценность. Посреди растущего смятения, в изнурительном ожидании ходил он взад и вперед по залам и террасам, напрасно вопрошая горизонт, полностью хранивший свою дикую неподвижность. Огромные грозовые тучи мало-помалу нависали над лесом, и приближение заката дня, сообщив на сей раз характер