Замкнутый круг - [4]

Но торжествовать победу было рано, на ужин дед Титов не явился. Не было его и утром, и в обед следующего дня, не пришел ночевать дед Титов, устроившись в крайнем от дома сарае, где приспособился варить себе жидкие супчики. Баба Ева плакала, перебирала крупную смородину и в тот же день потребовала у деда развод.

Постепенно страсти утихли, в титовской семье наступило затишье. Старые супруги изредка переговаривались, дед в самом крайнем случае давал десятку и вновь удалялся в свой маленький сарай на задворках.

Так уж случилось, что, отвоевав верой и правдой все четыре года Великой Отечественной, дед вернулся домой без ранений, контузий и наград. Вот такая военная судьба: ходил в атаки, мерз в окопах, дошел до Белграда, а наград не получил. В День Победы собирались деревенские ветераны около правления, в отпревших и полинялых гимнастерках с яркими орденами и медалями на груди, рассказывали школьникам о войне, хвастались, смеялись, а пуще всего красовались блеском наград. Юбилейная медаль деда Титова поблескивала, как укор его военной судьбе. Он тоже пытался рассказывать школьникам о днях войны, но те, глядя на одинокую награду на его впалой груди, слушали невнимательно. Обиделся дед. Обиделся так, что покой потерял, и извелся бы, да вдруг пришла ему мысль увековечить себя в памятнике. Он и глыбу гранитную подобрал, и эскизы подготовил, осталось скульптора найти, но денег не хватало. И дед начал копить с пенсии.

— Здравствуйте, мама, — поздоровался отец, перевернул пустое ведро и присел напротив бабы Евы. — Как Генка, не балует?

— Генка–то не балует. А ты ему сапоги обещал? А охоту? Обещал?! — услышал Генка строгий голос бабы Евы и спрятался за углом дома.

— Понимаете, мама, забыл я, закрутился, ремонт, в следующий раз, как сюда поеду, обязательно куплю.

Генка не расслышал, что ответила баба Ева на слова отца, но скоро ее голос зазвучал громко и отчетливо:

— Памятник! Впроголодь живет и нас мучает! Ты хоть с ним поговори, как мужчина с мужчиной. Титов тоже обещал мальчонке сапоги, а теперь хвостом виляет, все боится, что на памятник не хватит, совсем с ума спятил, прости меня, Господи!

Генка увидел, как со двора выскочил дед, за ним появился отец. Дед проковылял за угол дома и скрылся в узком деревенском проулке, а отец остановился у палисадника и закурил. От реки по крутому берегу поднимались бабы с бельем в круглых тазах.

— Здрасти. Доброго здоровья, — поздоровались женщины с отцом.

— Здравствуйте, — ответил он и вынул изо рта сигаретку.

— Здрасти–пожалуйста, — улыбнулась женщина, которая еще недавно восхищалась Генкиным отцом. — На рыбалку или так, погостить?

Отошедшие бабы громко рассмеялись:

— Вы осторожней, она у нас девка шустрая!

Женщина, не смущаясь, стояла напротив отца и улыбалась. Обеспокоенный Генка подбежал к отцу и встал рядом.

— Ваш? — спросила она, пытаясь погладить Генкину голову. — Да не съем я твоего папку, не съем, — она повернулась и быстро пошла прочь, только подол юбки заплескался от скорого шага.

Отец внимательно посмотрел вслед уходящей женщине, щелкнул Генку по лбу и выкинул сигарету. Генка обиделся и покраснел.

Баба Ева часто пела печальные, непривычные для деревни песни. «Лишь только вечер затеплится синью…» — теплым голосом вела она, склоняясь над каким–нибудь рукоделием. Генка любил ее слушать, он сидел рядом и боялся, что вот–вот голос сорвется, ей не хватит дыхания, и песня замрет, но голосу бабе Еве всегда хватало, и успокоенный Генка ждал следующей песни.

Появился дед с ведром свежевыкопанной картошки.

— Что долго–то? — недовольная, спросила баба Ева.

Дед молча поставил ведро и, вынув из кармана деньги, положил на стол.

— И это все? А на сапоги?

— На неделе схожу в магазин.

— Не надо идти, ты денег дай!

— На неделе схожу, сказал.

Дед развернулся и заспешил в огород.

— Ах, сатана! Опять обманул! Пошли!

— Куда? — удивился Генка.

— На охоту!

— Как? Без сапог?

— Без сапог!

— С тобой?

— Со мной, внучек, со мной! — баба Ева сняла передник, швырнула его на кухонный табурет и, тяжело ступая, неуклюже пошла в дом переодеваться.

— Баба, а как же салат? Котлеты?

— Котлеты с собой возьмем.

— Папа что, есть не будет?

— Папа? Папа — гусь еще тот, сам приготовит, не маленький!

Генка ринулся в дом и вытащил из плотной темноты плательного шкафа тяжелое ружье.

Через пять минут сборы были закончены: баба Ева в плаще и тапочках, в теплой шали на плечах и с хозяйственной сумкой, в которой скрылись котлеты и пирог, вышла во двор, где ее уже ждал Генка с дедовым ружьем на плече.

— Патроны взял? — деловито спросила баба Ева и надела на седую голову белую кепку с надписью «Ну, погоди!», оглядела двор и скомандовала:

— Вперед!

Они вышли со двора и направились в сторону леса.

— Куда это вы? — неуверенно спросил отец, повстречавшийся по дороге.

— На охоту! — гордо ответила баба Ева.

Дойдя до крайней избы, баба Ева подала Генке сумку и сказала:

— Ты сходи, но не надолго. Тут с краю поохотишься — и домой. Я‑то не дойду, какая охота с моими ногами. Я к соседке зайду, поболтаю.

Генка понимающе мотнул головой, принял сумку с едой.

— Гена, а может, ружье–то оставишь?