Заметки на полях - [35]

Аня почеркала в блокноте и, откашлявшись, сказала:

— Итак. Поправь меня, если напутаю. Тебе тридцать один год, ты вернулся в прошлое после самоубийства и в отношениях с Катей ты ищешь ощущения невинной и искренней любви.

— Это вы самую суть ухватили, — кивнул я.

Аня посмотрела на меня без улыбки:

— Сейчас я тебя очень удивлю, Семён… Но в таком возрасте девочки ждут от отношений того же самого. Они ждут сказки в декорациях реального мира. Ждут такого мальчишку, который заставит их чувствовать себя принцессами. Само твое отношение к Кате — как к особенной, исключительной девочке — это половина успеха. И твоя очевидная необычность — вторая половина. Ты уже подарил Кате сказку, пусть и не очень приятную пока. Но сказка всё равно лучше реальности, и Катя хочет дочитать до конца. Это история, которую пишете вы оба.

Я вздрогнул, когда она произнесла последние слова, и отвернулся.

— Нет. Эту историю пишут другие. Наши одноклассники, учителя, родители. Все! Когда все они обрушатся на нас, она не выдержит. Сказка превратится в кучу дерьма.

— Семён… Девушки подчас оказываются выносливей парней. Почему ты заранее готовишься к поражению?

— Да потому что я, блин, взрослый человек! Потому что я знаю, как строятся отношения. В какой-то момент неизбежно дело дойдёт до пестиков и тычинок.

— И что в этом плохого?

— Это будет началом конца. — Я тяжело сглотнул и, наконец, сформулировал, что меня беспокоило: — Сказка закончится. Уж вы-то должны знать: романтическая прогулка взявшись за руки под луной — сказка, но когда внутрь тебя лезет, брызжа спермой, твёрдый хер — это уже п**дец. Секс — это переход на следующий уровень, там ответственность, там обязательства, там — взрослая жизнь. А она ещё ни хрена не взрослая и…

— Рано или поздно сломается, — кивнула Аня. — Семён, ты сам разве не видишь, что все проблемы — только у тебя в голове? Ты готов оттолкнуть от себя своё счастье только потому, что волнуешься за Катю. Ты за всех волнуешься — за Катю, за Гошу, за меня. Но разве не будет справедливее дать нам поступать по своему усмотрению? Если уж мы решили связать свои судьбы с твоей, то это наш выбор.

Я встал, подошёл к окну. Посмотрел вниз — на скамейке у школьного крыльца, кутаясь в пальто, сидела мама. Я закрыл глаза:

— Прикол в том, что я старше вас всех. И я знаю, как устроена жизнь. В ней никогда не бывает «долго и счастливо», не бывает сказки. В худшем случае финалом оказывается прыжок с балкона, в лучшем — пожизненная позиция «девяносто шесть».

— «Шестьдесят девять», — поправила Аня.

— Нет. «Девяносто шесть». Это когда вы отворачиваетесь друг от друга и таращитесь каждый в свою маленькую вселенную с сенсорным экраном, снова и снова лаская её эрогенные тач-зоны большим пальцем, испепеляя одни мозговые клетки, а другие топя в серотонине и дофамине.

Я вдруг понял, что пла́чу. И Аня это поняла. Она встала из-за стола, подошла ко мне.

— Всё нормально, — прошептал я. — Можете меня обнять, если хотите. Не обещаю, что сдержу спонтанную эрекцию, но влюбляться и хватать за грудь не стану точно.

Она обняла меня молча. Как старшая сестра, наверное. И я сдержал обешание… Ну, почти. Моё лицо прижалось к её груди, но тут скорее её вина.

— Ничего, — погладила она меня по голове. — Плакать не стыдно…

— А мне и не стыдно. Мне — плохо. Меня тошнит. Я до блевотины обожрался этим миром. Я им отравлен. И не знаю, что мне делать.

Я отстранился от Ани в тот миг, когда почувствовал, что прижимаюсь не к старшей сестре, а к красивой девушке.

— Знаешь, почему я на Гришку кинулся? — тихо спросил я. — Потому что к нему уйдёт моя жена через восемнадцать лет. Нет, я не из ревности. Просто мне сдохнуть хотелось от одной мысли, что они ещё раз начнут с начала, вырвут у вселенной ещё один шанс на сказку, а я… А я — сгорел. И нет у меня силы на ещё один рывок. Сил было — только шагнуть с балкона.

Аня мягко толкнула меня к стулу. Сама вернулась на место и, внимательно на меня посмотрев, сказала:

— Расскажи мне о ней.

— О ком?

— О своей жене.

20

«Здравствуй, Даша!

Это я, Семён, не узнаёшь? Наверное, не узнаёшь, ведь я пишу тебе из прошлого, и у меня корявый почерк двенадцатилетнего недоумка (кстати, мне скоро тринадцать), а не корявый почерк тридцатиоднолетнего недоумка. А ты вообще мой почерк когда-нибудь видела?.. То, что мы с тобой в интернетах много переписывались — это да. А вот настоящих писем друг другу никогда не писали. Даже электронных.

Я чего пишу-то? После того, как ты от меня ушла, я выпрыгнул с балкона и разбился к хренам собачьим. Но говно ж не тонет, и на том свете меня послали обратно. Не знаю, может, рылом не вышел… В общем, мне тринадцать лет, и тебя в моей жизни нет даже на горизонте. А та охерительная рана, которую ты мне нанесла — есть. Вот так вот бывает в жизни. Нет… Это я передёргиваю, прости за пятна на бумаге (ахахах, прикол, ты ж всегда смеялась над моими дурацкими шутками), на самом деле так бывает не в жизни, а в смерти. „Горькая память о том, о том, что будет потом…“ ©

Хожу к психологу. Я тут уже натворил всякого, но, за малолетством своим, не сел и отделался лёгким испугом. Психолога зовут Аней. Она… Ей, в отличие от тебя, лет двадцать пять, и она — отпадная красотка. И не дура! (!!!) Больше скажу — умная девочка. Понять до сих пор не могу, то ли она мне полностью поверила, то ли всё же считает больным, но, несмотря на это, хочет помочь… Так-то, подумав, я не считаю её идею таким уж бредом. Гугла у меня под рукой, к сожалению, нет, так что без конкретики, но читал я об одном психотерапевте, который разработал уникальную методику лечения психов. Типа, если человек говорит, что вокруг него постоянно летает крылатое говно, то его не надо в этом разубеждать. Врач говорит: мол, да, говно кругом. И летает. Все знают, но скрывают. И человек успокаивается, прекращает гнать. Смиряется. Мол, ну, говно, ну, летает. Но жить-то как-то надо. И становится нормальным человеком. Никто и не подозревает, что он видит говно.