Замена - [5]

После туфель настал черед пояса, на котором обнаружился вместительный кошель, полупустой правда, но все равно очень тяжёлый! Развязав тесемки, Хорст высыпал в полу кафтана три десятка монет с профилем короля. Лотридоры! Он никогда раньше не видел такого богатства! Да чего уж там, он и одного-то лотридора не видел ближе, чем могли дотянуться его руки — так, пару раз на ярмарке блистало желтым между пальцев у благородных господ. Он богат! Чертовски богат! Прав был отец Амвросий из уездного прихода — искренняя молитва чудеса творит! И сразу вспомнилось утро, земные поклоны и слова, сорвавшиеся с языка! Исполнилось…

И что теперь? А теперь его везут «домой». И даже не лошади, а люди… «Насколько ж я богат теперь?» — подумал Хорст.

Остановились. Хорст туфлей отодвинул в сторону тяжелую шторку и увидел аккуратное каменное крыльцо, на котором в этот ранний час торчала толстая краснощекая тетка лет пятидесяти. Стоило Хорсту высунуть наружу нос, как толстуха разразилась длинной тирадой:

— И где ж это тебя ночами носит, аспид ты подколодный! Нянька старая извелася вся, думала сдохну тут, а он вона что! Взял себе привычку ночами по городу шастать, как разбойник-душегуб какой! Или ты нечисть кладбищенская? Много кровушки выпил, негодник? Я тут не сплю, окна ставнями не закрываю, наружу выскакиваю на каждый стук, траву-успокойку как лошадь жру! А этот! Вы посмотрите на него — вырядился, что твой жених! А ты, рыжая сволочь, — это, похоже, уже Хавьеру, — зубы-то свои конячьи не скаль! Совсем хотите няньку со свету сжить? Не выйдет! Иди жрать, жених!

Она развернулась к Хорсту объемной кормой и, войдя в дом, громко хлопнула обитой железными полосами дверью.

Хорст выбрался наружу и осмотрелся: его привезли во двор, вымощенный ровными рядами деревянных плашек, огороженный каменным забором в человеческий рост, просторный и чистый. Над забором из окон соседнего дома высунулись разбуженные криком толстухи заспанные лица любопытствующих соседей.

Хорст не спеша, как ему казалось, надел на ноги чудные туфли и степенно прошествовал в дом. На пороге остановился, не зная — куда идти дальше? Голос краснолицей няньки раздавался откуда-то слева и Хорст направил свои стопы на эти звуки. В темном неосвещенном коридоре он наступил на хвост какой-то кошке, тварь рассержено вякнула и метнулась прочь, сметая по пути стоявшие вдоль стен метлы. На шум снова выскочила та же толстуха и снова заорала:

— Да куда же ты прешься, пьянь?! Совсем ополоумел? Чего тебе здесь нужно? Топай в столовую! — Она вытянула вперед мощную длань с сосископодобным указательным пальцем. — Такую бородищу отрастил, а мозгов так и не нажил! Дубина.

Хорст намерено покачнулся и сел на пол:

— Заболел я, тетка… Не ори так громко.

— Чии-и-во? Какая я тебе тетка, Иуда?! Совсем мозги пропил?

— Головой стукнулся, — объяснил Хорст, двумя руками обхватывая макушку, — не помню ничего.

— Ой, — сказала толстуха, падая на колени, — ой! — она подползла ближе, распихивая коленями упавшие метлы, — Как же так, Гансушка? Совсем ничего?

— Не-а, — Хорст качнул головой и всхлипнул, — даже имени своего не помню.

— Ой, напасть-то какая! — Толстуха схватила пухлыми руками его за щеки и, поворачивая голову в стороны, принялась искать видимые повреждения. — Темно здесь, не видно ничего. Пойдем-ка на кухню, на свет, там посмотрю.

— Тетка, ты лекарь что ли? Чего ты там увидишь? Как мозги наружу вылезли? Нет этого.

— Ой, неужто наружу вылезли? — Толстуха закатила глаза и грузно повалилась на пол.

— Тьфу-ты! — Сплюнул Хорст, — ну что за дура!

Он осторожно похлопал няньку по щекам и, когда та стала приходить в себя, помог ей сесть, прислонив её к стенке. Дождавшись осмысленности во взгляде, тяжело поднялся на ноги и сказал:

— Вот что сделаем: ты меня сейчас отведи куда-нито, где мешаться нам никто не будет, еды принеси, попить чего, и будем вместе вспоминать всё, что из головы вылетело. Понятно?

Толстуха часто-часто закивала головой, хотела что-то сказать, но понятливо закрыла ладошкой распахнувшийся было рот и резво вскочила, схватив Хорста за руку. С неожиданной силой она потащила его через полутемные комнаты на второй этаж, впихнула в одну из дверей, а сама всё так же безмолвно унеслась прочь.

Хорст оказался в маленькой комнатушке, с одним подслеповатым оконцем, с высокой кроватью, на которой под кружевной накидкой громоздилась пирамида подушек. В углу стоял маленький столик, и два кособоких табурета замерли под подоконником. Он устало опустился на один из них и стал ждать.

Тётка бегала недолго: уже очень скоро открылась дверь и в комнатенку ввалился какой-то мальчишка, увешанный с ног до головы колбасными кольцами, жирными окороками, пучками зелени и с тремя головами сыра в руках. Следом вплыла нянька, несущая в руках кувшин и несколько мисок, сноровисто освободила помощника от груза и мощным подзатыльником выпроводила его за дверь.

Говорили они долго. Хорст успел и позавтракать, и пообедать, и поужинать; нянька Эльза выпила целое ведро воды, успокаивая свое воображение, несколько раз отлучалась приглядеть за делами по дому, в котором оказалась при вдовом хозяине за главную. Однако свои плоды эта беседа принесла — теперь Хорст знал, что зовут его Ганс Гровель, что он очень богатый купец, занимается торговлей лошадьми и сопутствующим товаром — упряжь, корм, лекарства, не брезгует и строительными подрядами, если речь идет о каменных конюшнях. Впрочем, всех профессиональных тайн Эльза раскрыть не смогла, несмотря на наводящие вопросы — многого просто не знала. Делами занимались два приказчика, которые сейчас были где-то за городом. Зато о личной жизни Гровеля Хорст «вспомнил» всё: от одолевавшего того в пятилетнем возрасте недержания до похорон любимой жены. Несколько десятков имен, прозвучавших из уст Эльзы, он даже не пытался запомнить, резонно рассудив, что если человек на самом деле для него важен, то рано или поздно имя запомнится, а неважных и не значимых хранить в памяти незачем.