Замечательное превращение - [5]

6

Утром следующего дня старуха пошла на работу и отстояла положенный срок. Торговки кивали головами, вспоминая то происшествие, но говорили о нем мало. Не о чем говорить.

Покупатель был нынче какой-то вялый, изрядно примороженный мартовскими снегами и озабоченный грядущим праздником. По всему городу стояли огромные рекламные щиты, где молодые люди поздравляли «дорогих женщин с их праздником, желали счастья, здоровья» и так далее. В троллейбусах над дверьми и окнами желтели наклейки, где тощий петух с половником улыбался подушкообразной курице. Улыбки были повсюду, среди них все чаще попадались настоящие.

Странно, раньше старуха относилась ко всей этой суете с безразличием: какая ж она женщина? смешно, ей Богу! А теперь что-то переменилось в ней, и эта перемена очень не нравилась старухе. Она злилась на себя за эту перемену, стала без видимых причин ругаться с торговками и вообще вела себя отвратительно. На скелет, приходивий, кстати, почти каждый день, тоже ворчала и говорила, чтобы больше не являлся. Он кивал, но не обращал на грубые слова внимания. Как будто их не произносила вовсе.

Шестого числа он не пришел. Старуха, конечно, не ждала костяк специально, сидела себе и вязала. Кому он нужен? только нервы портит.

Седьмого она распутывала нитки — что-то там у нее перемешалось. Не заметила даже, как все испортила, и теперь варежку приходилось начинать почти с начала. Очень сердилась и ворчала.

Зазвонил телефон.

— Здравствуйте, Илья Миронович здесь живет? — спросили на том конце стариковским голосом.

— Нет, не здесь, — она злобно швырнула трубку и вернулась к вязанию.

Легла спать поздно и долго ворочалась — не могла заснуть. Впрочем, в последние дни бессонница не была для старухи чем-то непривычным, скорее, наоборот. И дело-то совсем не в том, что это вот «Илья Миронович» пробудило в ней какие-то старые, давно похороненные воспоминания — нет, совсем даже нет.

Утром разболелась спина, и старуха решила не идти на работу. Сделать себе выходной день. Тем более, что праздник.

7

— Спина? — с участием спросил скелет.

Старуха насупленно промолчала.

Она высыпала в кастрюльку крупу и упорно старалась не замечать того, что держал в костяном кулаке ее гость.

— Вот, с праздником тебя, — сказал скелет.

— Откуда это?

Он неловко пошевелил ключицами.

— Ну?

— Сегодня в школе дети поздравляли учительниц, — сказал он после долгой паузы. — Они принесли много цветов, а потом все сложили в большое громыхающее ведро. И я подумал, что они не обидятся… они, наверное, даже не заметили.

— Не люблю розы, — старуха отставила кастрюльку в сторону и положила цветы на табурет. — Терпеть их не могу.

Скелет глазел.

Она пошла искать вазу или хотя бы что-нибудь подходящее, заранее зная, что ваз в доме давно нету. Последнюю, кажется, разбила еще прошлым летом, когда неожиданно прихватило спину.

Старуха вернулась на кухню с большой металлической кружкой — той самой, из буфета. Она взяла нож и стала обрезать длинные колючие стебельки, роняя их прямо в мусорное ведро. Укороченные таким образом цветы поставила в чашку и набрала туда воды. Затем вернулась к приготовлению каши.

— Знаешь, — сказал скелет, — я сегодня видел дерево.

Старуха хмыкнула:

— Шо, вперше?

— Нет, я и раньше их видел. Просто это было необычное дерево.

— Шо ж в нем такого необычного?

— Оно было похоже на тебя. Оно невысокое и тонкое, растет рядом с крышей. С крыши вчера весь день капало — прямо на дерево — а сегодня стало холодно, и эта вода на нем замерзла. И теперь оно стоит, как будто в хрустале, и ему очень холодно и очень одиноко, но снаружи оно очень твердое. Какой-то мальчик шел мимо и тоже удивился. Он захотел потрогать дерево, но неожиданно веточка, за которую он взялся, отломалась. Наверное, потому, что дерево стало твердым. И — хрупким. Знаешь, из разлома текла кровь… кажется, вы называете это древесным соком — медленно капала и замерзала. И в конце концов замерзла. Страшно, правда?

Старуха засмеялась.

Скелет глазел.

…Пока варилась каша, они пошли в комнату, и там он снова показал на фотографию:

— Кто это?

— Муж, — сказала старуха. — Если б не разбился в сорок третьем, был бы мужем. А так… — она махнула рукой и села в кресло. Спина продолжала болеть.

— И с тех пор ты одна.

Старуха кивнула.

Она не стала рассказывать скелету о том, что рано или поздно любое одиночество заканчивается. Либо смертью, либо… Она была тогда слишком молодой, чтобы думать о смерти. А после войны мужчины ценились на вес золота. Тот тоже ценился… хороший, добрый. Буйный, правда, немного, но это у него после контузии. А так… Дочку вон ей оставил. А сам помер от припадка. Эпилепсич… Эплептич… Она так и не научилась выговаривать это слово. Зачем?

Старуха — в те годы совсем еще не старуха — верила в то, что умер ее муж достойно. Он защищал Родину и завоевания. Как недавно выяснилось, зря защищал. Не было никаких завоеваний. Может, и Родины тоже…

А ей, к тому времени выростившей дочку, оставшейся один на один с мертвой квартирой, чтобы не мешать жить ребенку, — ей, скажите Бога ради! ей во что было верить? В Господа? — страшно. И не потому, что самой тогда гореть в пекле, а потому, что и другим, родным и близким, выходит, путь в то же самое пекло. Кто ж не грешил?