Заложники - [31]

Немало женщин повидал на своем веку старый воин, но Гирдиле была среди них исключением. Уж не лаумы ли ее принесли да подкинули родителям: такая непоседа, в глазах озорные огоньки, а язычок — только держись… Похоже, она понятия не имела, что такое девичья скромность. Вот и недавно: взяла и бросилась на глазах всего народа Гругису на шею:

— Поцелуй, не то оставлю голодным!

Юный отпрыск Скирвайлиса к такому обращению явно не привык. Он густо покраснел, однако не рассердился на ветрогонку и лишь пообещал выполнить ее просьбу в другой раз.

Любому понятно, что юноша и девушка, очутившись в лесу или на лугу, вольны делать, что им только заблагорассудится. Там эта бесовка может потребовать удовольствия послаще…

Вилигайла выбрался из-под яблони и заковылял к лошадям. Он слышал цокот копыт, однако даже не обернулся в сторону приближающихся всадников. Когда буланый конь Гругиса остановился совсем близко, старик, не глядя в его сторону, взял поводья. Прислуживать же Памплисовой дочке он не собирался, да та и не требовала этого. Оставив коня на его попечение, она весело упорхнула вслед за Гругисом в дом.

Отстегивая подпругу, Вилигайла пытался справиться с горьким чувством обиды, причиненной Гругисом. Княжич даже слова приветливого ему не сказал. Швырнул, как слуге, поводья и тут же ушел с этой взбалмошной девчонкой. Неужели ей удалось вскружить ему голову? Известное дело, у молодых это быстро… Где лаской, где пылкостью, глядишь, и охмурила парня. Нет уж, никогда Вилигайла не был слугой и не будет! Шестьдесят лет свободным человеком прожил. Были у него свой дом, своя семья, своя земля. Если бы не крестоносцы, разве он прибился бы к чужим людям? Старик подумал даже, не вернуться ли ему сейчас, бросив тут молодого князя, к себе на родину, к речке Юре, — в родные места, где он родился, где был его дом. Ведь он и один не пропадет.

Вилигайла слонялся по загаженному конским навозом двору, не выпуская из рук поводьев одного и другого коня, и продолжал думать о том, что ему все-таки предпринять. Пусть он сердился сейчас на княжича, но ведь любя. Неужто взять и бросить его на произвол судьбы? Нет, лучше все-таки выложить Гругису все начистоту, пожурить его, поучить уму-разуму. Ну, свалял парень дурака, так ведь не по злому умыслу.

— Эй, человек! — окликнул Вилигайла мужчину, который сидел на перемазанных навозом яслях под стеной конюшни.

— Вы меня? — не сразу ответил тот, неохотно поднимаясь с насиженного места.

Черная, густая, до самых глаз борода, полинявшая холщовая рубашка и такие же штаны, босые, с широкими ступнями ноги, грязные настолько, что издалека человек казался обутым во что-то, — таков был незнакомец.

— Вам чего?

— Возьми-ка ее коня! Я его пасти не собираюсь! — приказал Вилигайла.

Человек подтянул штаны, потоптался на месте; поглядел вокруг и лишь тогда взял поводья.

Тут Вилигайла заметил скачущего со стороны поля всадника и узнал дочь локистского князя Мингайле. Ловко соскочив на землю, она обняла старика и поспешно направилась к дому.

Вилигайла распряг коней и повел их под уздцы к воротам. У забора, где трава была погуще, он пустил животных попастись. Сам же уселся на верхней перекладине ограды, выбрав место рядом с какой-то постройкой, чтобы можно было на нее опереться. Отсюда ему хорошо был виден двор, парадная дверь дома, а если обернуться — узкая тропинка, которая петляла по полю, убегая вдаль, пока не становилась похожей на тонкую нитку и окончательно не исчезала в лесу. Старик с любопытством прислушивался к доносившемуся снизу гомону. Это домочадцы князя Памплиса и дворовые суетливо носились по двору, из клети в дом и обратно, заходили на конюшню и в погреб, крыша которого выпирала из-под земли. Не иначе Мингайле разворошила этот людской муравейник, подумал Вилигайла. Двое мужчин выбежали за ворота — видно, поспешили на луг за лошадьми.

И вот в дверях княжеского дома показался Гругис. Он постоял минутку, посмотрел на небо и ловко соскочил с каменного приступка.

— Я здесь! — крикнул Вилигайла, помахав рукой.

Княжич по-лосиному, грациозными прыжками пересек двор. Глаза юноши горели лихорадочным огнем, на щеках играл румянец.

— Живо запрягай коня! Я поеду в Медвегалу! Ты же оставайся тут и пригляди за Мингайле, — сказал Гругис, вцепившись в перекладину, на которой восседал старик.

— А с тобой кто же поедет?

— Обо мне не беспокойся!

Вилигайла слез с забора и снова повел за собой обоих коней — на этот раз к конюшне, где висели на стене седла.

Быстроногий конь Гругиса беспокойно переминался на месте, пятился назад, видно, возмущаясь тем, что ему не дали спокойно попастись. Старик перетянул строптивого коня по спине хлыстом. Животное обиженно присмирело. Когда младший княжеский сын вскочил в седло, конь не скрывал недовольства и, будто не зная, куда скакать, кружил на одном месте, прядал ушами и сердито крутил хвостом. И, лишь когда его пришпорили, рысцой затрусил в нужном направлении.

Глядя вслед удаляющемуся всаднику, Вилигайла с горечью подумал, что он больше никому не нужен и что его место сейчас не здесь. Надзирать за Мингайле — занятие не для старого воина. На своем веку он редко имел дело с женщинами. Все времени не было. Да и если бы Вилигайла обернулся на свое прошлое, то мог бы с уверенностью сказать, что самым надежным другом для него чаще всего был конь. Вместе они изъездили вдоль и поперек всю Литву, побывали и в чужих краях. А сколько раз Вилигайле доводилось устраиваться на ночь под теплым боком верного спутника. С конем он переживал радость побед, тот не раз спасал его от опасности. Стыдно признаться, но Вилигайла настолько привык к постоянной жизни в седле, что у него даже мягкое место загрубело и ороговело, как подошва.