Залив Голуэй - [225]
Я пыталась пересказывать им истории моей бабушки, как и обещала ей, но, казалось, на это никогда не хватало времени. Все внуки были очень заняты сначала учебой в школе, а потом работой. И молодые уже не собирались у огня длинными зимними вечерами, как это делали мы в прежние времена. Никто из них не засиживался дома.
А чего я, собственно, ожидала? Хотя всех своих детей я подбивала не забывать родной язык, сейчас они помнили его уже очень и очень поверхностно. Их дети находили слишком трудными даже самые простые фразы, которым я пыталась их обучить. Наследие предков было для них потеряно, хотя один приятель Патрика по имени Дэн Кэссиди говорил мне, что ирландские слова просачиваются в американский сленг.
— Например, «Пока!», so long, происходит от ирландского «slán», — объяснял он. — А если кому-то велят сказать «дядя», uncle, то на самом деле имеется в виду «просить пощады» — от ирландского «anacal».
Наши внуки совершенно не интересовались ирландской историей. Все это очень смущало и озадачивало их.
— Зачем загружать их еще и этим? — как-то спросил Джеймси.
Действительно — зачем?
Я определенно никогда не стану говорить с ними о Великом голоде. Не хочу, чтобы в их воображении возникали эти жуткие картины. Но я хотела сохранить в них глубокую связь с Ирландией, родиной их предков. И не смогла.
Я постаралась как можно лучше объяснить все это Патрику, а затем сказала, что экспозиция в ирландских деревнях может разжечь любопытство у наших внуков и внучек, подтолкнуть их к новым вопросам. Такой шанс представляется раз в жизни.
— Пойдем туда со мной, Патрик. Прошу тебя.
— А вот и мы!
На кухню вбежала четырехлетняя Агнелла, маленькая внучка Пэдди и моя первая правнучка.
— Все остальные тоже идут! — воскликнула она.
Через несколько минут, смеясь и оживленно беседуя, появились остальные Келли. Старшие девочки были одеты в длинные платья и украшенные цветами шляпки, младшие — в юбки и «матроски» — свободные блузки с отложным воротником сзади, как у матросов. На мальчиках были либо длинные брюки, либо короткие штанишки; все они были расчесаны, в начищенных туфлях, все хихикали и болтали без умолку, не в силах дождаться, когда попадут на ярмарку.
— Все, пойдемте уже! — нетерпеливо крикнула Агнелла, вызвав смех у Джеймси и Мэгги.
— А вот и Майк! — сказал кто-то.
— И Эд тоже!
Семейные лидеры.
Бриджет села рядом со мной. Ее четверо детей носились где-то с остальными.
— Мои ужасно хотят посмотреть на дрессированных животных в зоопарке Хагенбека, — сказала она.
— А я уверена, — добавила Нелли, жена Стивена, стоявшая неподалеку, — что мои восьмеро хотят увидеть другое: бедуинов, наездников, бои фехтовальщиков на саблях…
— И движущиеся картинки! — Это была жена Майка, Мэри Энн. — Мои хотят туда. Друзья рассказывали им, что там все как настоящее — не отличишь.
— Все это очень здорово, конечно, — вмешался Патрик, — но мы идем в ирландские деревни.
Он взял меня за руки.
— Где мы все сможем побыть вместе, — улыбнулась я ему.
В этот момент ко мне наклонился Майк и шепнул на ухо:
— Моя мама говорит, что не может пойти.
Я взглянула на него. Очень красивый парень и одет отлично — в белый полотняный костюм и соломенное канотье. Мечты Пэдди относительно него стали явью.
Вот только сам Пэдди…
— Схожу к ней, — сказала я.
Бриджет встала, чтобы пойти со мной, но я попросила ее остаться. Пройдя сквозь толпу возбужденно движущихся детей, я начала спускаться по лестнице.
Если бы только Пэдди не пришлось возвращаться на бойню, после того как во время Депрессии он потерял свою кузницу. Если бы он не был вынужден забрать тринадцатилетнего Майка из школы, чтобы взять его с собой в это насквозь пропитанное кровью место. Даже маленький Джимми ходил на работу в литейный цех, а ведь ему было всего одиннадцать. Но что Пэдди мог тогда поделать? Им необходимо было как-то зарабатывать. Несчастное тело Пэдди в конце концов не выдержало тяжкого физического труда с самого детства. К тому же кто знает, как отразились на его здоровье годы выживания впроголодь, не говоря уже о войне. По словам доктора, у него отказало сердце — а ведь ему было всего сорок два. Но сердце не отказало — оно сломалось. Разбилось. Когда он увидел, как его сын Майк — тот самый, который учился в школе Святого Игнатия от Ордена иезуитов, который должен был стать банкиром и носить белый полотняный костюм и соломенное канотье, — потрошит туши, а его младший Джимми подметает полы вместо того, чтобы делать уроки в начальной школе, его сердце просто разбилось, а за ним и весь организм.
— Почему тяжелые времена наступают для нас снова и снова, мама? — спрашивал у меня Пэдди незадолго до своей смерти. — Почему картофельная чума должна была возвращаться целых три раза?
— Не знаю, a stór, — ответила я.
— Мы приехали в Чикаго, и дела пошли хорошо, но началась война. Не успели мы толком от нее оправиться, как сгорел город. Что все это значит, мама?
