Зал славы - [4]

— Еще один научный сотрудник, — хохотнул адмирал Кравински, — и Ваш ветеран не сможет оторваться от площадки даже на миллиметр.

Однако преображенный транспорт — благодаря искусству, с которым был использован каждый кубический дюйм его пространства — сумел, к всеобщему удивлению, вместить всю эту толпу…

И даже взлететь. Граймс коснулся кнопок на панели управления, и инерционные двигатели отозвались сладостным, счастливым ревом. Старые навыки оживали. Корабль становился продолжением его крепкого коренастого тела, полностью послушным его воле. Все офицеры собрались в рубке и сидели вокруг в противоперегрузочных креслах, перед каждым находился персональный навигационный пульт.

Корабль взлетел. Медленно разгоняясь, он поднимался к плотной пелене облаков, потом пробил ее и вырвался в чистый разреженный воздух верхних слоев атмосферы — туда, где сияло сталью солнце Лорна, где пурпурное небо становилось черным, и дальше во тьму, где затерялись несколько блеклых звездочек — светила Миров Приграничья. Там, над призрачной аркой — воздушной оболочкой планеты, подсвеченной солнечными лучами — поднималась, переливаясь призрачными красками, гигантская линза Галактики.

Соня, которой не раз доводилось путешествовать на огромные расстояния — правда, в качестве пассажира — вздохнула.

—Приятно снова смотреть на все это из рубки…

— Это всегда приятно, — отозвался Граймс.

«Дальний поиск» выходил за пределы атмосферы. Он поднимался, и теперь планета выглядела тяжелым крапчатым шаром, громадной ноздреватой жемчужиной на бескрайнем поле черного бархата. Корабль миновал пояс излучения Ван Аллена*2 — и тогда Граймс коротко кивнул. Старший офицер связи, поняв приказ, взял микрофон интеркома и спокойно произнес:

— Всем внимание! Всем внимание! Приготовиться к короткому отсчету, от десяти до нуля. По окончании отсчета инерционный двигатель будет заглушен, затем последует стадия свободного падения с кратким латеральным ускорением для установки курса.

Он обернулся к Граймсу.

— Готово, сэр?

Граймс оценил трехмерное переплетение светящихся кривых в прозрачном цилиндре.

— Отсчет пошел!

— Десять…— начал офицер. — Девять…

Граймс посмотрел на Соню, вскинул густые брови и пожал плечами. Она повторила его жест — только более изящно. Она знала — и он тоже: этот ритуал с отсчетом соблюдается лишь ради гражданских лиц, которые находятся на борту.

— Ноль!

Неровное, словно от волнения, биение инерционного двигателя мгновенно стихло, и несколько секунд на борту воцарились глубокое молчание и невесомость. А затем раздалось свистящее жужжание направляющих гироскопов. Оно становилось все громче. Каждый в рубке чувствовал, как центробежная сила мягко, но решительно вдавливает его в спинку кресла. Медленно, очень медленно их путеводная звезда — солнце Кинсолвинга, переливающаяся алмазная крошка — поплыла по черноте экрана, пока не оказалась в самом центре. Вместе с ней двигалась и поворачивалась вся панорама, потом дрогнула и замерла в неподвижности. Инерционный двигатель снова ожил. Под аккомпанемент его рваной пульсации пронзительно завывали гироскопы Манншенновского Движителя, и их оси раскачивались в непрерывной прецессии, словно исполняя странный танец. Прямо по курсу всеми цветами радуги переливалась крошечная спираль — звезда, к которой они летели, а вокруг была лишь черная пустота. Лорн остался позади — гигантская корчащаяся амеба, которая уползала за корму, быстро уменьшаясь в размерах. А слева по борту вырастала гигантская Линза Галактики. Теперь, когда корабль окружало поле темпоральной прецессии, она напоминала бутылку Клейна*3. Причем стеклодув, сотворивший этот шедевр, предварительно приговорил не одну бутылку… чего покрепче.

Если бы кое у кого возникли другие ассоциации… Эта мысль уже неоднократно посещала Граймса. Но он не слишком тешил себя надеждами.

Путешествие оказалось куда более приятным, чем предыдущее, которое Граймс проделал на борту многострадального «Благочестия». Прежде всего, на это раз рядом была Соня. Во-вторых, он сам командовал судном — судом, знакомое ему как собственные пять пальцев и столь же послушное. Конечно, «Дальнему Поиску» было не сравниться с каким-нибудь фешенебельным лайнером. Но здесь было вполне комфортно, а главное, уютно. В воздухе витали ароматы женских духов, табачного дыма и хорошей еды — а не отвратительной вони дезинфицирующих жидкостей. По коридорам плыли обрывки мелодий. Проигрыватель в кают-компании не умолкал, отрывки классических опер сменялись последними хитами — но никогда здесь не раздавались заунывные псалмы и гимны неокальвинистов.

Как-то Граймс поделился этим наблюдением с Клариссой. В ответ она только фыркнула.

— Ты не с ними, папочка. Ты определенно не с ними. Что касается нас, то пусть уж лучше это корыто напоминает публичный дом, чем летающий морг.

Коммодор усмехнулся.

— Если лучшее, что «люди-цветы» могут сделать — это воскресить манеру общения, принятую у хиппи середины двадцатого века, то, боюсь, разница невелика.

— Любая религия ведет свои службы и пишет свои священные писания на языке древних, — она произнесла это очень серьезно, но тут же рассмеялась. — Я ни о чем не жалею, Джон. Поверьте, я ни о чем не жалею. Я вспоминаю «Благочестие» — ректора Смита, пресвитера Кэннона*