— Что? В шесть раз больше, да?
— Да. .. Но движение-то стахановское, а не изотовское... Но ты, сынок, об этом знай, да никому не вздумай говорить. Не надо.
У меня еще в памяти сидела его "двойка" за рассказ о ленинском субботнике. Школьники рассказывали о том, как весь советский народ от ветхого старика до пионера вышел на коммунистический субботник, и в едином порыве... А Петя рассказал честно о субботнике в нашем дворе. Советский народ вышел, а люди не вышли. Двор огромный, на тысячу квартир. С утра дворники поставили у подъездов лопаты и метлы в большом количестве. Я побуждал Петра идти со мной, зажигал его патриотическими речами, говорил, что стоит только всем вместе взяться, как наш захламленный двор засияет, и прочее... Часов в восемь вышел какой-то мужик из семнадцатого подъезда и стал откапывать свою машину от снега и льда. Затем вышли мы с сыном. Вскоре вышли еще два соседа. Получилось четыре с половиной мужика. Дворники, решив, что двор нынче уберут энтузиасты, куда-то запропастились. Мужик, откопав машину, ушел домой. Два соседа мои то и дело курили, и в общей сложности наработали по часу времени, затем скинулись на законную бутылку бормотухи и ушли в магазин. Мы с Петькой копались до двух дня, потом я предложил завершить эту бесполезную работу. Мы пошли обедать. Но после обеда Петя вновь взялся за лопату и опять вышел во двор. Я, к стыду своему, не пошел, а стал заниматься своими делами. Дотемна копошилась его маленькая фигурка с лопатой, словно он собрался срыть напрочь саму Поклонную гору. Его работа была совершенно бесполезна. И тщетна. Снегу в ту зиму понападало много, и он жесткими сугробами таился в тени до мая ... Все в классе бодро рассказывали о каком-то плакатном, мифическом субботнике. Потом вызвали и Петю. Он честно рассказал о нашем субботнике, и ему — естественно — поставили "два". .
— Понял? Про Изотова не говори, сынок, ладно? А то опять пару схлопочешь.
— Ладно, — уклончиво кивнул он.
Утром я обнаружил еще красивее оформленный листок, и на нем все что можно было зачерпнуть в энциклопедии и книжках про Изотова. Я ему ничего не сказал — это его личное дело.
Вернулся он из школы с "двойкой", но не очень унывал. А я втайне радовался за него, за принятое им решение, за то, что не послушался отца.
Он такой. Честный, работящий, душевный человек. Как-то я спросил его:
— Ты, небось, станешь либо художником, либо знаменитым танцором? — (Он занимался и тем и другим, причем, с успехом.)
— Я стану каменщиком,— заявил он.
Ну что ж. Вон они — каменщики. Закладывают мне вид из чужого окна. Нашли место — где дом строить!
33
На пороге стоял мой северный друг Хаханов и сиял. Он ждал, что я кинусь к нему с объятиями и затащу в квартиру.
— Заходи,— сказал я.
Он вошел, скинул туфли и сразу принялся знакомиться. По-северному здоровый и телом и духом. Не раз замерзал он в тундре, откачивали, отлечива- ли. Просился во Вьетнам добровольцем, в Афганистан, но его даже в Антарктиду не пустили, чего-то в анкете не сошлось. В Ленинграде он обычно бывал день, два, от силы — три. Поэтому, если Жорка ко мне приехал, можно сказать, навсегда, родственники — на неопределенное время, то Хаханов точно — дня на два. Он втащил сумку на кухню и принялся выгружать на стол огурцы, помидоры, укроп, петрушку, зеленый лук...
— Сейчас салат сообразим! — крикнул он.
— Очумел! — определил я.— Помидоры ж по червонцу на рынке!
— Один раз живем,— возразил он, доставая из бокового кармана финку, отточенную словно бритва.
— Молодец,— одобрил брат.— Сразу видно — свой мужик.
— В отпуск? — спросила его мама.
— Не, мамуленька. На работу... Настоящая шабашка подвернулась. Как раз по мне.
— Там каменщики не нужны? — спросил брат.— А то я бы месячишко смог бы на работе урвать.
— Нужны, Боренька, позарез!
— А где это?
— Отличные места. Припять. Киев — рядышком. Чернобыль называется. Вот туда и еду! — он радостно сверкнул глазами, словно не на эту жуткую аварию ехал, а получать какую-нибудь Нобелевскую премию.
— Да ты опупел, парень! — сказал брат.— Облучишься. А я — только- только женился. И тебе не советую туда.
— Не в этом счастье,— вздохнул Хаханов.
— А в чем? — ревностно спросила новая жена.
— Счастье в том, чтобы стряпать его из всяческого несчастья.
— Так ты ж после этой работы в постели ни на что не сгодишься,— встревожилась новая жена.
— Обойдусь,— сказал он.— Двое детишек у меня есть, так что программу- минимум выполнил... Да и как говорится, если хочешь быть отцом — прикрывай конец свинцом. Если ты уже отец — на фига тебе конец... Ну, ладно. Давайте — налегайте... Хлеба нет, что ли? Сейчас появится.
Когда Хаханов возник на пороге с буханкой, брат достал водку из холодильника. Налил северянину, но тот отодвинул стакан:
— Не ем, и на хлеб не мажу.
— Но ты же вон какой здоровый мужик!
— Да, на здоровьице не жалуюсь,— бахнул он себя кулаком в грудь, словно кувалдой по наковальне.— Гусеницу вездехода еще сам натягиваю, в одиночку. Потому что не пью.
Установилось молчание. Брат не знал, пить ему или нет. На что Хаханов сказал разрешающе:
— А ты дерябни, если хочешь. Не мучайся. Тем более, закуска царская. У меня и для прекрасных дам найдется напиток,— он полез в недра сумки и достал бутылку шампанского.
