Закуси горе луковицей - [2]

По нескольку часов в сутки она просиживала у койки Некрасова. Но он в себя так и не приходил. Леонид Терентьевич порекомендовал ей разговаривать с ним. Но о чём говорить с незнакомым человеком? И уже со следующего дня Зоя начала читать ему вслух «Анжелику». Прочла первую книгу, начала читать очередную. И вот на исходе второй недели в одиннадцать утра Некрасов начал приходить в сознание. Услышав шевеление, она привстала. Его воспаленные веки подрагивали. Лицо ожило: мимика была такой, будто он уже начал осматриваться, но почему-то забыл открыть глаза. И вот, наконец, его ресницы с видимым усилием разлепились.

Взгляд Некрасова, отстраненный, затуманенный, будто опасаясь соскользнуть вниз, уперся в потолок. Вероятно, его мысли с трудом пробивались сквозь ватную пелену беспамятства. Зоя склонилась над ним так низко, что не увидеть ее было нельзя. Некоторое время он еще продолжал смотреть «сквозь нее», затем глаза его стали проясняться, наполняться удивлением. Он облизал пересохшие губы:

— Я слышал… что смерть — неприятная… дама, а ты — красивая.

— Я не смерть, а жизнь, — возразила она.

— Жизнь?.. Хорошо, — облегченно выдохнул он. И, словно привыкая к этой мысли, умиротворенно закрыл глаза. Но вдруг, как от толчка, снова открыл их. — Что со мной?..

Сестра положила руку ему на грудь.

— Не волнуйтесь. Все хорошо. Вам сделали операцию. И все самое ужасное позади. Отдыхайте.

Тогда она так и не смогла сказать ему, что он остался без ног. Об этом Некрасов узнал позже, от врача. И с тех пор стал ужасно нервничать. Он длительное время температурил, иногда терял сознание и бредил.

Его горячечный бред обжигающе действовал на нервы девушки. Владимир почти всегда попадал в одну и ту же ситуацию — босым бежал в атаку, командовал, ругался и стонал.

«Проклятье! Сколько же здесь битого стекла, — шептал он. — …Брагина, Брагина прикройте!.. Давай, мальчик, давай! Вот так… Жорка, берем под перекрёстный. Не отставай!.. Твари чумные… по норам прячетесь? Выкурим. Всю погань выкурим! — гневно восклицал он. — О-о! И тут колючки, — скрежетал зубами Некрасов. — Когда же это кончится?»

Однажды она задремала и очнулась от его страстной мольбы:

«Потерпи, миленькая, потерпи. Пожалуйста, потерпи. Я спасу тебя… спасу… спасу…»

Глубоко и часто дыша, он весь напрягся. Потом на какое-то время затих. Его короткие волосы взмокли от пота и напоминали ежовые иголки.

«Прости меня, девочка… прости».

Его сбивчивый шепот, невнятное бормотание, хриплые выкрики и стоны леденили сердце. У человека уже три недели не было ног, а он все воевал. Ирреальность его подсознательных представлений вывела девушку из привычного состояния душевного равновесия.

Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии, на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей и утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жестче, — профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться — нужно спасать.

Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало ее причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьезным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали ему передышку, но память снова погружала его в страдания.

У физической боли есть одна характерная особенность — доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от нее. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства — душевная, не менее настырная и жестокая.

Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд, снова стал тусклым, отчужденным. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сестры смотрели на это как на капризы, а Зоя — как на отказ от жизни.

Некрасов, конечно же, заметил ее особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Детство он провел в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развелся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.

И теперь она понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? — Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.

Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей ее мысли, что некоторые наши вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодежь, — соучастники массовых убийств. И вместо персональных пенсий и льгот было бы справедливей предоставлять им пансионаты с решетками. Ведь если бы они были убеждены в неотвратимой ответственности за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то они стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.