Закрытый клуб - [34]

До 20 ноября оставалось два дня.

Глава 17

Я испытал шок — черновик некролога с указанием точной даты смерти, а будущий мертвец покамест бодр и весел. Что все это значит? Чем вообще занимаются в этом V&D?

Новая мысль сверкнула у меня в голове, как молния.

Я могу навредить им.

Я еще не знал как. Не знал когда. Но каким-то образом эта информация окажется ценной. Кто-то хотел, чтобы я увидел некролог. Я понимал, что спрашивать библиотекаря — напрасный труд: в этих вещах есть свой этикет, это даже я успел усвоить. Кто-то разделял мой гнев… или меня хотели использовать для некоей цели. И в том и в другом случае мне это только на руку. Большие шишки помыкают маленькими людьми — если им позволить.

Я мог поделиться только с одним человеком.

Я долго барабанил в дверь Майлса. В его квартире был полный бардак, повсюду валялись грязная одежда и исписанные листы, в маленькой кухне громоздилась немытая посуда. Его борода, обычно пушистая, стала такой длинной и курчавой, что казалось, грань между философом и святым вот-вот сотрется. Майлс перехватил мой бесцеремонный взгляд.

— На бритвы нужны деньги.

Моя реакция, вероятно, разочаровала его. Он пожал плечами.

— Мне в понедельник главу сдавать. — Он наставил на меня палец величиной с сардельку. — Я тебе звонил, между прочим. Пару недель назад.

— Знаю.

— А ты не перезвонил.

— Верно. Прости, Майлс.

— Ну и не надо. У меня много друзей. — В доказательство он кивнул бородой на пустую квартиру. — Какие новости?

Простота и банальность вопроса поставили меня в тупик.

Майлс изучающе смотрел на мое лицо. Его брови сошлись на переносице, затем расслабились и поднялись, и он обратился ко мне мягко, словно располагал кучей времени:

— О’кей, расскажи, что случилось.

Я рассказал ему обо всем, кроме некролога.

— Мне очень жаль, Джереми. Я знаю, как сильно ты этого хотел. — Майлс хлопнул большими ладонями. — Так, а теперь к твоим более насущным проблемам. Необходимо быстро перестроиться. Сейчас ты эти предметы не сдашь — слишком много материала. Возьмешь академку и пересдашь весной.

— И получу «неуды» в диплом? Проучусь еще три года, а потом буду гадать, почему меня никто не берет на работу? Ни за что.

— Это лучший выход для тебя.

— Не обязательно.

Майлс посмотрел на меня в замешательстве и с некоторой опаской:

— Ты о чем?

— Что, если я не хочу сдаваться?

— Сдаваться? Это ты о них, что ли?

Я кивнул.

Майлс покачал головой:

— Забудь, Джер. Ты подобрался гораздо ближе, чем удавалось многим. Даже ближе, чем я.

— Майлс, боюсь, все гораздо хуже.

Он строго посмотрел на меня:

— Надо перестроиться.

Я проигнорировал эту реплику.

— А если есть другой способ?

— Какой еще способ?

— Что, если у меня кое-что есть… информация… которая может заставить V&D пересмотреть свои правила? Могут же они в какой-нибудь год принять четверых, а не троих? Ну почему нет? Тогда я снова на коне.

До этого момента Майлс был серьезен, но не терял присущего ему чувства юмора. Но тут он заговорил очень медленно и без малейшей эмоциональной окраски:

— Объясни мне, что конкретно ты имеешь в виду.

Я вынул некролог, показал ему фотографию и объяснил ситуацию.

Голос Майлса звучал странно. Не знай я его столько лет, подумал бы, что все эти шесть футов семь дюймов здорово струхнули.

— Ты об этом еще кому-нибудь говорил?

— Нет, никому.

Майлс пристально поглядел на меня и кивнул:

— Тогда тебе надо кое с кем встретиться.

Мы вместе шли по кампусу. Холодный северный ветер дул в лицо. Руки мы держали глубоко в карманах. Свежий воздух немного прояснил мысли.

— К кому мы идем? — спросил я.

— К Чансу Уортингтону.

— Кто такой Чанс Уортингтон? Студент?

— Не совсем.

— Как можно быть не совсем студентом?

— Статус Чанса в университете неясен, — засмеялся Майлс, похлопав меня по спине.

Оказалось, Чанс живет в кампусе столько же, сколько сам Майлс, но не получил никакого диплома. Это был своего рода рекорд, поскольку Майлс доучился до последнего курса на юридическом, а сейчас пишет докторскую. Чанс был репортером университетской газеты и сотрудничал с любыми изданиями, готовыми печатать его статьи: с альтернативными еженедельниками, с таблоидами, стращающими население вторжением инопланетян, со злопыхательскими листовками социалистов. В отличие от большинства университетских репортеров, объяснил Майлс, Чанс не ограничивался сообщениями о сборе пивных банок для переработки и о студенческих протестах против тяжкого положения пингвинов; он постоянно брал академические отпуска, чтобы съездить в места вооруженных конфликтов или исключительно чистой травы. У Чанса скопилась гора писем от администрации, которые он боялся открывать, но его чеки они пока обналичивали.

Майлс вообще умел находить всяких чудиков. В старших классах на него можно было рассчитывать, если требовалось отыскать какую-нибудь заблудшую душу в «Блинной старого Юга», где мы гудели сутками после конкурсов дебатов. Он знал тихих дальнобойщиков и самопровозглашенных лесбиянок-ковбоев. Он знал ветеранов вьетнамской войны и старых хиппи, временами оравших друг на друга через зал. Он знал черных дебютанток, всегда приезжавших в вечерних платьях с гламурных вечеринок, о которых мы и не слышали. В «Старом Юге» я в основном держался своих друзей, пил кофе с немецкими блинчиками и не дичился больших компаний, а Майлс просиживал вечера за каким-нибудь столом на двоих и болтал и хохотал часами.