Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко - [10]

Тарас как раз развешивал на стенах своего куреня клочки бумаги с рисунками, которые он сам нарисовал, когда неожиданно его ухватили за ноги, как будто клещами.

— Ну-ка, иди ко мне, ворюга!

И крепкие руки дядька Павла вытащили Тараса из его убежища на свет божий, злой, немилосердный свет!

Так уже били Тараса, так били, что и не чувствовал он и не понимал ничего.

— Та не бейте его, — промолвил солдат, — пусть уже у меня будет недоля.

— И что вы кажете, — вскипела мачеха, — чтоб на мою хату да такая неслава!

— Признавайся, ты взял деньги? — гремел дядя. — А то всю шкуру сдеру.

И Тарас не выдержал:

— Я… — еле слышно прошептал он.

— А, признался! — закричала мачеха.

— Признался! Признался! — запрыгал Степанко.

— Где ж деньги? Говори, где деньги?

«Где ж деньги? — подумал Тарас. — Что же им сказать?»

— Говори, а то убью!

— Закопал… в саду закопал…

Иринка стояла чуть жива со страха — ведь он клялся ей, что не брал.

— Где закопал? — не переставал цепляться дядя.

— Закопал… я их не брал… закопал в землю… не знаю где… — бормотал Тарас уже почти без памяти.

Иринка стояла, и слезы текли по щечках. Она не вытирала их, боялась пошевелиться. Она поняла — он нарочно признался, чтобы перестали бить.

Полумертвого Тараса кинули в кладовую. Мачеха открыла материн сундук, вынула оттуда новую юбку и продала. Деньги отдала солдату:

— Чтоб я еще свое на них тратила! Пусть их мать расплачивается своим добром.

А вечером Иринка увидела, как Степанко, когда не было никого в хате, вынул из-за образов сорок пять копеек и убежал с ними на улицу.

— У, проклятый! — всхлипнула Иринка и побежала в кладовую.

— Тарасику, — прошептала она, — я видела, то Степанко украл!..

А через два года умер и отец.

Это случилось в марте месяце, когда погода то к зиме склоняется, то к весне; то пригреет солнышко, зашумят ручьи с гор, выбегут дети почти босые, прыгают, поют; а ночью вдруг рассердится мороз, что солнце ему веку убавляет, заскрипит, и снова наутро все льдом взялось.

Поехал отец в марте аж в Киев — добро какое-то пана возил, застудился, заболел. Приехал — не узнать его. Уже на что мачеха — и та перепугалась. Оно, правда, и мачехе жить не сладко, с такой жизни доброй не станешь: детей — как гороха, а нищеты — как у пана добра. Надо б было отцу хотя бы немного полежать, да где там — гонят на работу.

— Иди, иди, лодырь, — орет приказчик, — давно на конюшне не был, розг не пробовал!

А когда с панщины принесли отца, то уже взгляд был мутный. Когда положили отца на лавку, он сказал слабым голосом:

— Приведите всех.

Все дети собрались, все родственники.

— От и смерть пришла, — еле слышно вымолвил. — Хату Никите оставляю, — и начал всех наделять. — Инструмент — Иосифу, сундук со всем добром в нем — Иринке и Марийке… — Остановил взгляд на Тарасе… Уже с трудом сказал: — Сыну Тарасу с моего хозяйства ничего не надо, он не будет обыкновенным человеком. Будет из него либо что-то очень хорошее, либо негодяй — ему мое наследство либо ничего не значило бы, либо ничем не помогло бы…

Глянул на Тараса долгим взглядом, будто бы продолжая, — ты же понимаешь!

Подошли дети попрощаться, поблагословил всех, а к полуночи его не стало.

Детство — трудное и трудовое, но все-таки детство — окончилось безвозвратно.

Мало светлого осталось в памяти Тараса об этих ранних годах его жизни:

За что, не знаю, называют

Мужичью хату божьим раем…

Там, в хате, мучился и я,

Там первая слеза моя

Когда-то пролилась! Не знаю,

Найдется ли у бога зло,

Что в хате той бы не жило?..

Не называю тихим раем

Ту хату на краю села.

Там мать моя мне жизнь дала,

И с песней колыбель качала,

И с песней скорбь переливала

В свое дитя. Я в хате той

Не счастье и не рай святой —

Я ад узнал в ней… Там забота,

Нужда, неволя и работа…

Там ласковую мать мою

Свели в могилу молодою

Труд с непосильною нуждою.

Отец поплакал, вторя нам,

Голодным, маленьким ребятам,

Но барщины ярем проклятый

Носил недолго он и сам.

Бедняга умер. По дворам

Порасползлись мы, как мышата…

Дрожу, когда лишь вспоминаю

Ту хату на краю села!

Мачеха, чтобы избавиться от пасынка, отдала его в пастухи. Пастухом Тарас был плохим. Пасти овец и свиней ему мешало живое воображение. Он часами лежал на старых могилах, разглядывал небо, рассматривал украденную у дьячка книгу с картинками или играл сам с собою в тихие игры.

Это время он потом отразил в своем стихотворении:

Мені тринадцятий минало

Я пас ягнята за селом.

Чи то так сонечко сіяло,

Чи так мені чого було?

Мені так любо, любо стало,

Неначе в бога……..

Уже прокликали до паю,

А я собі у бур’яні

Молюся богу… І не знаю,

Чого маленькому мені

Тоді так приязно молилось,

Чого так весело було?

Господнє небо і село,

Ягня, здається, веселилось!

І сонце гріло, не пекло!

Та недовго сонце гріло,

Недовго молилось…

Запекло, почервоніло

І рай запалило.

Мов прокинувся, дивлюся:

Село почорніло,

Боже небо голубеє —

І те помарніло.

Поглянув я на ягнята —

Не мої ягнята!

Обернувся я на хати —

Нема в мене хати!

Не дав мені бог нічого!..

І хлинули сльози,

Тяжкі сльози!.. А дівчина

При самій дорозі

Недалеко коло мене

Плоскінь вибирала

Та й почула, що я плачу,

Прийшла, привітала,

Утирала мої сльози

І поцілувала…

Неначе сонце засіяло,