Закопчённое небо - [9]

— До чего ты вспотела! — удивлялся он. Вскоре боли ее отпускали, и она улыбалась ему.

— Послушай, Тимиос, — сказала она однажды, поглаживая его по голове. — Если я когда-нибудь упаду и перестану шевелиться… ступай к отцу Герасимосу, и он отправит тебя к дяде в Афины. — Тут мальчик почувствовал, как ее рука скользнула ласково по его спине.

— А ты?

Она поцеловала его, и он спрятал голову у нее на груди.

— Хоть бы ты, сынок, вышел в люди, — прошептала она.

Наступил декабрь. Тимиос с грустью смотрел на голые поля, вспоминал майских жуков, птиц, сочные груши, пахучую землю. А потом пришла та страшная ночь. Спиридула с трудом сдерживала стоны, боясь напугать его. Но он слышал, как она беспокойно ворочалась. Он тихонько вылез из соломы и вышел во двор. Жбан с водой он забыл вчера возле козы. Взяв жбан, Тимиос поспешил обратно в дом. На пороге он остановился, прислушиваясь. Ни звука.

Мальчик страшно испугался. Подскочил к соломенной подстилке.

— Мамка, — прошептал он.

Спиридула не шевелилась.

Он смочил ей голову и стал терпеливо ее расталкивать.

— Проснись же, проснись… — Жбан уже был пустой. — Ну пожалуйста, проснись. Я не хочу жить у дяди! — кричал он, обливаясь слезами.

Потом он зарылся поглубже в солому рядом с матерью, прижался щекой к ее плечу. Он больше не теребил ее. Он просто ждал…

Рассвело.

Тимиос нежно погладил мать по волосам, вышел во двор, напоил козу, закопал свою рогатку возле изгороди и поплелся к дому священника.

Козу и все, что нашлось в хижине, отец Герасимос взял себе в счет похорон и железнодорожного билета для Тимиоса. Пришла из деревни попадья, собрала в узел жалкий скарб, а козу привязала к своему мулу.

— Ну ступай, да благословит тебя бог, — пробормотал он, протягивая мальчику для поцелуя руку.

Тимнос даже не шевельнулся. Он не хотел целовать эту морщинистую руку. Наконец, повесив через плечо котомку, он поплелся на станцию…

Парнишка поднялся с тротуара и медленно побрел по улице, прислушиваясь к городскому шуму. Пройдя немного, он робко протянул письмо полицейскому.

— Я сын Спиридулы. Ищу своего дядю Стелиоса, у него бакалейная лавка, — сказал он.

4

Клио немного постояла возле закрытой двери. Она уже не смеялась. Машинально взяла свое вышивание и села на диван. Она нетерпеливо дергала нитку, и, когда смотрела на пестрый рисунок, глаза ее застилал туман.

Резким движением Клио воткнула иглу в полотно. Она вспомнила про сватовство. Видно, Урания окончательно спятила. Надо с самого начала отвадить жениха, этого Толстяка Янниса. И чего Урания без конца ей напевает о его деньгах? Теперь ей, Клио, придется ходить в другую мясную лавку, на площади. Боже мой! Значит, никто не в состоянии ее понять?

Пройдя возле нее, мать скрылась в соседней комнате. Оттуда донесся ее сердитый голос: «Опять клянчишь у него деньги?» Потом жалкие оправдания отца. Клио нахмурилась, привстала с дивана; казалось, она бросится сейчас в соседнюю комнату, вцепится в горло матери. «Она довела его до этого. Из-за нее стал он пьяницей, опустился совсем», — с ненавистью подумала девушка.

Клио до сих пор верила в свою правоту, вспоминая, как она впервые по-детски восстала против матери. Возможно, все произошло из-за ее чрезмерной впечатлительности. С тех пор она отдалилась от матери, замкнулась и стала чувствовать себя несчастной. Воспоминание о событиях той ночи часто преследовало ее.

…Это случилось вскоре после их разорения, когда она сидела по ночам, вышивая салфетки. С самого детства проявился у нее талант к вышиванию. Пальцы ее были точно созданы для рукоделия; eй было приятно, когда из ее рук выходили красивые вещи. В хорошее время, до того, как случилось несчастье, все восхищались ее работой, а отец, нежно погладив ее пальцы, целовал их, приговаривая: «Богом клянусь, Мариго, это просто невероятно! Чтоб из этих ручек…» И он снова целовал пальцы Клио. А потом она дни и ночи сидела с иголкой в руке. Все в доме тогда совсем потеряли голову. Мариго обивала чужие пороги, предлагая богатым дамам разные вышивки. Вечером она возвращалась измученная и расстроенная, потому что почти всем приходилось ей рассказывать о своем горе, плакать и умолять, чтобы у нее хоть что-нибудь купили. Большинство людей, конечно, указывало ей на дверь, но если кого-нибудь и удавалось разжалобить, то это ей стоило стольких усилий! Дома Мариго, измученная, опускалась на стул и, словно очнувшись от тяжелого сна, с тоской смотрела на детей. Клио не понимала переживаний матери. Жизнь стала для девочки такой безрадостной! Перед ее глазами беспрерывно мелькали узоры, выходившие из-под ее иглы. В то время отец стал возвращаться домой поздно. Ах, эти ночи!

Мать не спала, с корзинкой на коленях она сидела возле Клио и латала, латала белье. Хмурая, суровая, неумолимая, она не отпускала от себя дочь, пока та не кончит работу. А у девочки путались нитки, игла колола пальцы, и ей так хотелось услышать ласковое слово, поговорить самой, но мать упорно молчала. Склонившись над работой, они прислушивались к бою старых часов на буфете. Никос и Элени спали, тепло укрытые матерью. Ради Илиаса Мариго отставляла в сторону свою корзинку и шла разогревать ему ужин, потом целовала его на ночь. А Клио была самая старшая, и ни у кого не находилось для нее ласкового слова. Клио подолгу молча наблюдала за матерью.