Законный брак - [30]

Пока все это разыгрывалось (точнее, не разыгрывалось), мы с Фелипе добрались до Лаоса. Из Северного Таиланда мы долетели до древнего города Луангпхабанг. Под нами проплывала бесконечная череда холмов, покрытых буйными джунглями. Крутые и умопомрачительно красивые, они возникали один за другим, словно замерзшие гребни зеленых волн. Местный аэропорт был похож на почтовое отделение в маленьком американском городке. Мы наняли велорикшу до Луангпхабанга. Город оказался настоящей жемчужиной, приютившейся в живописной дельте рек Меконг и Намкхан.

Луангпхабанг – уникальное место, где на крошечном пятачке за века каким-то образом нагромоздились целых сорок буддистских храмов. По этой причине буддистские монахи здесь повсюду. Возраст монахов от десяти (послушники) до девяноста (мастера) лет, и в Луангпхабанге их одновременно проживают тысячи. Соотношение монахов и простых смертных, по ощущениям, составляет около пяти к одному.

Среди послушников были настоящие красавцы, я таких больше нигде не видела. Одевались они в ярко-оранжевые мантии, головы бриты, а кожа – цвета золота.

Каждое утро до рассвета юноши-послушники длинными шеренгами вытекали из храмов с чашами для подаяния в руках. В эти чаши горожане, стоявшие на улицах преклонив колена, насыпали рис. Фелипе, которому путешествия уже надоели, отозвался об этой церемонии довольно пренебрежительно: «Не такое уж большое дело, чтобы вставать в пять утра», – но я ее просто обожала и просыпалась ни свет ни заря, чтобы тихонько пробраться на веранду нашего старенького отеля и посмотреть еще раз.

Монахи меня завораживали. Интерес к ним отвлекал меня от невеселых мыслей. Я совершенно помешалась на монахах. По правде, они захватили меня настолько, что спустя несколько ленивых дней ничегонеделания в крохотном лаосском городке я начала за ними следить.

Признаю, шпионить за монахами наверняка очень плохо (да простит меня Будда), но удержаться было трудно. Мне до смерти хотелось узнать, что это за мальчики (я опять говорю о послушниках), что они чувствуют, чего хотят от жизни, но открыто могла выяснить лишь немного. Помимо языкового барьера, женщины не должны даже смотреть на монахов или стоять рядом – какое там поболтать. Кроме того, сложно собрать личную информацию о конкретном монахе, когда все они выглядят одинаково. Причем это не оскорбление и не расистское замечание – сказать, что все они на одно лицо. Ведь бритые головы и одинаковые оранжевые мантии для того и нужны, чтобы всех уравнять. Мастера-буддисты создали этот унифицированный облик, чтобы намеренно помочь мальчикам побороть ощущение собственной индивидуальности, стать частью группы. Даже сами монахи не должны различать друг друга.

Мы жили в Луангпхабанге несколько недель, и, довольно пошпионив по закоулкам, я стала узнавать отдельных монахов в толпе одинаковых оранжевых мантий и бритых голов. Вскоре мне стало ясно, что юные монахи бывают разные. Были смелые и кокетливые – они взбирались друг другу на плечи, выглядывали из-за храмовых стен и кричали мне вслед: «Хеллоу, миссис леди!» Были и такие, кто тайком покуривал по ночам за стенами храма, – кончики их сигарет светились оранжевым в тон мантий. Видела я одного накачанного монаха лет шестнадцати, который делал отжимания, и еще одного – удивительно! – с гангстерской татуировкой в виде ножа на золотистом плече. Как-то вечером я слышала, как монахи распевают под деревом в храмовом саду песни Боба Марли – прилично после отбоя. И даже видела группку послушников лет четырнадцати, которые устроили боксерский матч: добродушную потасовку, грозившую превратиться в настоящую драку в любой момент, как игры мальчишек во всем мире.

Но больше всего меня удивил случай в маленьком и темном интернет-кафе в Луангпхабанге, где мы с Фелипе просиживали по нескольку часов в день, проверяя почту и общаясь с нашими семьями и адвокатом. Часто я приходила сюда и одна. Когда Фелипе не было рядом, я садилась за компьютер и просматривала объявления от агентов недвижимости – подыскивала дом в окрестностях Филадельфии. Никогда в жизни – а может, и впервые в жизни – я так не скучала по дому. Точнее сказать, мне хотелось иметь свой дом. Дом, адрес, наше маленькое убежище… Я мечтала освободить из коробок свои книги и расставить их на полках в алфавитном порядке. Взять собаку из приюта, начать готовить домашнюю пищу, ходить в гости к родственникам, поселиться рядом с сестрой и близкими мне людьми.

На днях я позвонила племяннице, чтобы поздравить ее с восьмилетием, и она разрыдалась по телефону.

– Ты почему не здесь? – спросила Мими. – Почему не пришла на день рождения?

– Не могу, зайка. Я на другом конце света.

– Так приходи завтра!

Мне не хотелось нагружать этим Фелипе. Видя мою тоску по дому, он чувствовал себя беспомощным, загнанным в ловушку, да еще и виноватым в том, что нас забросило, как перекати-поле, в какой-то Лаос.

Поиски дома, так же как и интерес к монахам, отвлекали меня от дурных мыслей. Просматривая объявления втайне от Фелипе, я чувствовала себя виноватой, как будто смотрю порнуху, – но продолжала делать свое. «Ничего не планируйте», – твердил наш адвокат, но я не могла удержаться. Я мечтала о том, чтобы планировать. И о планировке комнат.