Закон о тюрьмах - [20]

— Хорошо, — и снова улыбнулась.

— Да садись ты, — Гай дернул девушку за руку, — вдруг он смотрит?

Они сидели на корточках в ложбине меж двух круглых холмов, похожих на женские груди. И две настоящие упругие женские груди с любопытством поглядывали на Гая из-за краешка декольте. Тонкая каемка, когда-то оранжевая, теперь выцвела и истерлась, там и сям свисали лохматые нитки. Платье было слишком тесным для такой крупной девушки; нижнего белья Кати не носила. «Этот сарафан — просто тряпочка. Ничего же не скрывает», — подумал Гай, чувствуя, как рот наполняется вязкой слюной. После вчерашней сцены у костра он ощущал себя куда уверенней. Кати встретилась с Гаем глазами и смущенно опустила взгляд. Гаю почему-то стало очень хорошо оттого, что она смутилась.

— Ты заметить — небо сегодня красный? — нарушила девушка неловкое молчание.

— Небо? — удивился Гай и поднял голову.

Серая облачная пелена и в самом деле изменила цвет — словно в ней растворили капельку крови, но мысли Гая были направлены совсем в другую сторону, и он даже не задумался над этим.

— Знаешь, Швайни и другие ребята рассказывать про вас, — Кати зачерпнула песок ладонью и выпускала его тоненькой серой струйкой.

— Интересно, — отозвался Гай.

Он смотрел на её острые гладкие плечи и представлял, как его язык касается ее черной, необыкновенно ровной кожи. Господи, она такая чистая. Среди всей этой грязи она — такая чистая! Гаю казалось — он чувствует мягкий и сильный, терпкий запах женщины. «Сделай это, Гай, — подумал он, — поцелуй её. Давай, сейчас. Когда еще представится такой удобный случай? Для кого в воздухе разлит этот аромат? Для тебя. Почему это платье такое прозрачное и тонкое? Потому что ты рядом. Давай, трус». Но он не смел! Девушка продолжала:

— Они говорить просто слухи… говорить — кто-то ходить в пустыне и убивать всех, где встречать. Мы, женщины в Содоме, думать, это такие психи в пустыне. Но Швайни сказал, что ему сказали — видел четверо и один робот. А вас только два и робот. Почему так? Были еще?

— Н-н-насколько я знаю, нет, — пробормотал Гай, отдирая прилипший к небу язык, — Вик всегда говорил, что д-д-до меня ходил один.

Какие длинные у нее ресницы. Знаете ли вы, дамы и господа, что у негритянок бывают ресницы, похожие на крылья сумрачных тропических мотыльков?

— Значит, есть еще другие как вы, — Кати задумчиво играла оплавленными камушками-голышами, — Получается, никто не сможет уцелеть. Рано или поздно, да?

Гай не ответил. Он не слышал вопроса.

Девушка вдруг рассмеялась и нежно взяла его за руку своей широкой, чуть шершавой ладонью — розовой внутри, шоколадной снаружи:

— Почему так смотришь? Что с тобой?

За мгновение перед катастрофой в сознании Гая успел промелькнуть целый сонм мыслей: что я делаю, сумасшедший, скорее целуй, бежать с ней, Вик найдет, нет не найдет — если убежать далеко-далеко, всю жизнь быть с ней, всю жизнь целовать её, всю жизнь чувствовать запах её кожи, мы можем возродить человечество, у нас будут дети, много детей — как? — ты забыл, что женщины перестали беременеть? — ну и что, у нас уже есть целых семеро, убежим все вместе, завтра же ночью, а если жизнь еще вернется в мир? снова выйдет из моря, как уже выходила пятьсот миллионов зим назад — море, конечно же, море, там же должны были остаться какие-то организмы, в глубине… Бежать! Бежать со всех ног к морю, на юг! Вик не найдет, не догонит; только быть с ней, всю жизнь быть рядом с ней, касаться этой гладкой кожи, этой упругой груди…

Чувствуя льющийся за шиворот пот, Гай потянулся губами к лицу Кати. Девушка, улыбаясь, искоса смотрела на него. Она не отстранялась.

В этот момент за холмами грохнул выстрел. Гай и Кати, стукнувшись лбами, вскочили на ноги.

Вдогонку первому выстрелу прогремели еще три.

— Это парализатор, — побледнел Гай, — неужели кто-то…

Девушка очнулась первой. Она заполошно вскрикнула и побежала к лагерю, смешно размахивая длинными черными ногами и руками.

— Подожди! — воскликнул Гай, — а что если там…

Он представил, как из-за холма выходит толпа заплутавших содомцев с оружием, видит разрушенный город, и не раздумывая, бросается мстить.

— Les enfants! — крикнула на бегу Кати, — Les enfants!

— А, черт, — выдохнул Гай и припустил следом.

Вику не так-то просто было решиться. Еще с ночи на самом дне его души скреблась кошка — одна-единственная мелкая кошка с длинными наглыми усами и драным хвостом — точила когти о совесть Вика. Она не унималась и утром (завтракать Вик не стал), и позже, когда он отсылал из лагеря Гая и Кати, и когда остался наедине с ребятишками, даже не подозревавшими о том, что их судьба решается прямо сейчас, внутри черепной коробки за этими темными колючими глазами. Совершенно некстати выпрыгнуло из глубин памяти «Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» и еще «Кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает». Бывший священник только криво усмехался, косясь на ребятишек, затеявших визгливую беготню вокруг сарая, где еще вчера их держали рабами. Герта и Хорти раздобыли розовое треснутое зеркальце и завертелись перед ним, вооружившись пятью косметичками. Девчонки хихикали и поглядывали в сторону Вика. Тот в ответ распечатал новую пачку Marlboro и нервно выкурил три штуки одну за другой. Он не сомневался в собственной твердости, но впервые за все это темное время ощутил приступ глухой, давящей грудь тоски. Помогла злость. Он вспомнил нахальную черномазую дылду с ее инстинктом наседки и сразу полегчало. Очень к месту пришло на память другое изречение из Священного Писания: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное»; впрочем, Вик вложил в него иной, собственный смысл. «А Гай, этот молокосос! Со вчерашнего дня не отлипает от черной шлюшки… точно щенок, которого поманили шматком колбасы. Предатель, чертово семя. Позор тебе, Вик, дорогуша! Все, чему ты учил его — утекло и всосалось в песок при виде крепкого девичьего зада».