Закон о тюрьмах - [13]

— Не хочу разделяться, брат.

— Я тоже не хочу, брат. Но так меньше шансов, что кто-то из них сбежит.

Гай подавил вздох.

— Что это за таблетки, Вик?

— Просто глотай, и не задавай вопросов. Раз они там лежали, значит, мы должны их съесть.

— Как… сейчас?

— Давай, парень. Будешь первым.

Гай выдавил на ладонь таблетку.

— Ее не надо запить?

— Посмотри на картинку. Малыш запивает? Нет. К тому же у нас только вино, а с вином таблетки нельзя.

Господи, Ты не сердись на меня, если что, сказал про себя Гай, рассасывая таблетку. У нее был странно приятный плесневый вкус, — я простой парень, у которого отшибло память, но остался надоедливый инстинкт самосохранения, и мозг, работающий со скрипом. Обещаю Тебе постараться стать когда-нибудь таким же умным, как Вик.

Проглотив таблетку, Вик выцеливал гномика секунды три.

Звук выстрела прокатился над городком, отразился от холмов на другой стороне, эхом ворвался в уши. Загрохотало, заухало так, что Гай схватился за голову. Он зачарованно смотрел, как часовой на башне пошатнулся, по-птичьи взмахнул руками и тяжело полетел вниз.

Пошел, сказал кто-то над ухом. Пошел… Пошел… — зашипело эхо.

— Гай, пора! Вперед! — Вик ударил его в плечо.

Гай вздрогнул.

— Ага…

Ничего не получится, понял Гай. Его тело от головы до кончиков пальцев ног онемело, словно в него вогнали сто шприцев новокаина. Гай вдруг обнаружил себя невесть какую пропасть времени сидящим на корточках и разглядывающим собственное запястье; с ужасом он осознал, что видит не только каждый волосок на коже, но и каждый микроб на каждом волоске.

Это таблетка…

— Вставай! — услышал Гай. Он ощутил своим онемевшим задом увесистый пинок и вдруг понял, что бежит по склону холма над Содомом.

Нет, он не бежал. Летел, словно тень коршуна!

Он был зверем. Расчетливым, хитрым. Очень быстрым и ловким (волк? гепард?). Зверь небрежно сжимал одной лапой вдруг ставшее очень легким ружье, и непринужденно смотрел сразу на две вещи: на белую глыбу известняка в километре впереди и на атакующего Содом Бамбулу. Демон катился правее по склону почти параллельно зверю, и с почти одинаковой скоростью. За ним, погромыхивая на ухабах, неслась платформа с Мясорубкой.

— Йихххааааа! — в восторге закричал зверь, но закричал только внутри Гая. Нельзя привлекать внимание.

Воздух рвался в лохмотья перед зверем. Глубокий песок под ногами пружинил — словно эти ноги были созданы именно для бега по песку.

Удар! Внизу, на окраине города демон врезается в повозку, срывает с нее полог, а там — в куче истрепанных одеял — что-то большое, кричащее, розовое, голое, состоящее из многих частей, и Бамбула хватает это и швыряет в Мясорубку — раз, и два, и три; и летит дальше, и откуда-то слышатся выстрелы, зверю слышно даже щелканье пуль о бронированную грудь Бамбулы, и зверь плачет, хихикает и вопит нечленораздельно, а известковая глыба уже совсем близко, зверь прыгает за нее и пластается на камнях. Ему отлично видно отсюда, как Бамбула сворачивает шею здоровенному полуобнаженному бородачу (как же так, он ведь не должен убивать — успевает подумать Гай на дне сознания зверя), зверь видит, как еще один бородач — на этот раз весь затянутый в кожу — выпускает в демона заряд из гранатомета с расстояния в несколько шагов, и Бамбула, слегка покачнувшись, быстро идет на этого второго бородача, лицо того зеленеет, он бросается бежать, но руки демона вытягиваются, становятся трехметровыми, пятиметровыми, десятиметровыми, и бородач уже летит в Мясорубку, и туда же летят женщина в цветастом передничке, уронившая в пыль прутик с мясом, и голый похмельный толстяк, и любознательный парнишка, ковырявший труп, и сам труп летит в Мясорубку; демон работает быстро, вот уже Мясорубка забита телами, словно слив городской канализации мокрой листвой. Зверь в возбуждении ерзает в своей пыльной известковой дыре. Третий бородач вырастает перед демоном из-под земли у выхода с площади. Он успевает выпустить целую обойму из револьвера в круглые пустые глаза Бамбулы, но пули не могут причинить стальным глазам вреда — они стекают по щекам демона свинцовыми слезами, третий бородач превращается в мешок переломанных костей, и летит в багровую тьму.

И тут, как по сигналу, сопротивление прекращается. Все, кто до этого момента пытался подстрелить Бамбулу, бросаются наутек. Выстрелы стихают. Крики стихают. Всё стихает — в слежавшемся воздухе только шелест шагов, частое дыхание бегущих, да где-то в лабиринте палаток с надрывом плачет младенец. В этой тишине зверь кладет ствол парализатора на выщербленный, словно изгрызенный каким-то чудовищем край глыбы и взводит курок.

Идут. Тяжело карабкаются по склону. Чумазые, потные, все какие-то черные, многие — только из постели, в чем мать родила. Почти все побросали оружие, вот идиоты! Небо, откуда такие уроды-то? У каждого в лице что-то скотское. Вон тот похож на свинью — жирный, лоснящийся, рыло пятачком. Рядом с ним — по пояс голый, весь покрытый татуировками здоровяк с вытянутой конской мордой. Лысая девушка с лицом и кожей змеи. Источенный временем старик с длинными руками, вылитый орангутанг. Бык. Еще несколько свиней. Трясущийся от страха козёл.