Закон о детях - [21]

– Я сказал, что люблю его.

– И только?

– Этого достаточно.

– Вы знаете, с каких пор у свидетелей Иеговы осуждается переливание крови?

– Это сказано в Бытии. Со времени Творения.

– Нет, с тысяча девятьсот сорок пятого года. До тех пор оно считалось допустимым, мистер Генри. Вас устраивает, что это комитет в Бруклине недавно решил судьбу вашего сына?

Кевин Генри понизил голос, возможно, из почтения к теме или потому, что вопрос был труден. Ответ он снова адресовал Фионе, и в голосе его звучало тепло.

– Святой Дух направляет помазанников – мы называем их верными рабами, ваша честь, – Он ведет их к глубоким истинам, которых прежде не понимали. – Он опять повернулся к Бернеру и прозаически добавил: – Руководящий совет – это канал связи Иеговы с нами. Это Его голос. Если что-то меняется в учении, то потому, что Бог лишь постепенно открывает свою цель.

– Этот голос не терпит инакомыслия. Здесь, в этом выпуске «Сторожевой башни», сказано, что сатана побуждает к независимой мысли с начала своего восстания в октябре тысяча девятьсот четырнадцатого года и последователи должны избегать такого образа мыслей. Это вы внушаете Адаму, мистер Генри? Что он должен беречься влияния сатаны?

– Мы стараемся избегать разногласий и ссор и держаться заодно. – Мистер Генри говорил все увереннее. Обращался он как будто к адвокату лично. – Вы, наверное, не представляете себе, что значит подчиниться высшему авторитету. Поймите: мы подчиняемся по нашей доброй воле.

На лице мистера Бернера забрезжила кривоватая улыбка. Возможно – восхищения противником.

– Вы только что сказали моему ученому коллеге, что в молодости вели беспорядочную жизнь. Что были «немного необузданным». Трудно представить, мистер Генри, что за несколько лет до того, в возрасте Адама, вы были достаточно сознательным человеком.

– Он всю свою жизнь жил в истине. Мне такого не выпало.

– А потом, я помню, вы сказали, что поняли, что жизнь драгоценна. Вы имели в виду жизнь других людей или только свою?

– Всякая жизнь – дар Господа. Он ее и отберет.

– Легко говорить, мистер Генри, когда это не ваша жизнь.

– Труднее – когда жизнь твоего сына.

– Адам пишет стихи. Вы это одобряете?

– Не думаю, что это важно для его жизни.

– Вы ссорились с ним из-за этого?

– У нас были серьезные разговоры.

– Мастурбация – грех, мистер Генри?

– Да.

– Аборт? Гомосексуализм?

– Да.

– И Адаму вы внушали такие убеждения?

– Он знает, что это так.

– Благодарю вас, мистер Генри.

Встал Джон Тови и, слегка задыхаясь, сказал Фионе, что, учитывая время дня, не имеет вопросов к мистеру Генри, но хочет пригласить социального работника из консультативной службы по вопросам детского и семейного права. Марина Грин была худенькая, рыжеватая женщина и говорила короткими, точными фразами. Что было кстати в этот час. Адам, сказала она, очень умен. Он хорошо знает Библию. Он знает доводы. Он сказал, что готов умереть за веру.

Он сказал следующее – и тут, с позволения судьи, Марина Грин зачитала из своего блокнота: «Я за себя отвечаю. Я – это я, а родители – это родители. Каковы бы ни были их убеждения, я решаю за себя сам».

Фиона спросила, какое решение, по мнению миссис Грин, следует принять суду. Она ответила, что мнение у нее простое, и извинилась, что не осведомлена во всех тонкостях закона. Мальчик разумен, выражается ясно, но еще очень юн.

– Ребенок не должен убивать себя ради религии.

И Бернер, и Грив отказались от перекрестного допроса.

* * *

Перед тем как заслушать заключительные выступления, Фиона объявила короткий перерыв. Она быстро ушла в свой кабинет, выпила стакан воды за столом и проверила электронную почту и СМС. И того и другого много, но ничего от Джека. Она просмотрела еще раз. Теперь она не чувствовала ни грусти, ни гнева, а только опустошенность, пустоту, разверзшуюся позади, грозящую поглотить прошлое. Новая фаза. Казалось невозможным, что самый близкий человек может быть так жесток.

Через несколько минут она с облегчением вернулась в зал. Когда Бернер встал, было уже ясно, что он повернет спор к делу «Гиллик, компетенция» – отправной точке во всех разбирательствах, касающихся семейного права и педиатрии. Лорд Скарман дал формулировку, которую и процитировал сейчас барристер. Ребенок, то есть лицо, не достигшее шестнадцатилетия, может соглашаться на лечение, «когда и если он достаточно разумен и осведомлен, чтобы вполне понимать, что ему предлагается». Бернер, защищающий право больницы лечить Адама Генри вопреки его желанию, обратился сейчас к делу Гиллик, чтобы упредить Грива, который сделает то же самое в интересах родителей. Поспеть первым и задать условия. Бернер заговорил быстро, короткими фразами, его мягкий тенор звучал так же чисто и внятно, как при исполнении трагической песни Гёте.

Понятно, что отказ от переливания крови не отменяет лечения, сказал Бернер. Никто из лечащего персонала не сомневается в умственном развитии Адама, в его исключительном владении словом, в его любознательности и страсти к чтению. Он выиграл поэтический конкурс, устроенный серьезной национальной газетой. Он может прочесть наизусть большой отрывок из оды Горация. Он действительно редкостный ребенок. Суд выслушал консультанта, подтвердившего, что мальчик разумен и ясно выражает свои мысли. Но важнее другое: доктор подтвердил также, что Адам очень смутно представляет себе, что произойдет, если не делать переливания крови. У него только самое общее, несколько романтическое представление о смерти, которая его ожидает. Поэтому нельзя сказать, что он отвечает условиям, поставленным лордом Скарманом. Адам определенно не «вполне понимает, что ему предлагается». Медицинский персонал справедливо не хочет ему этого объяснять. Судить об этом лучше всего старшему врачу, и заключение его недвусмысленно. Адам некомпетентен, по Гиллик. Во-вторых, если бы он даже и был компетентен и имел право согласиться на лечение, – это совсем не то, что отказаться от лечения, спасительного для жизни. На этот счет закон говорит ясно. У Адама нет автономии в этом вопросе, пока ему не исполнилось восемнадцать.