:3–8). Но в ветхозаветном законе вообще был элемент некоторой условности (ср. Евр.
I:1). «Закон"" был «свят, и заповедь его была «свята и праведна и блага» (Римл. VИИ, 12), но в них не был выражен религиозно-нравственный идеал во всем его совершенстве (ср. Eвр. V, 19); воля Божия не была выражена здесь во всей ее «полноте» (ср. Евр. ИИ, 1–3)
[13]). Закон имел в виду преимущественно воспитание человека, как члена теократического общества, в наличных конкретных условиях национальной и культурно-исторической среды, и регулировал главным образом его внешнее поведение. До самых основ его внутренней личной жизни закон простираться не мог, ибо здесь требовалось коренное перерождение человеческой личности, оживление и усиление его духовного начала (Рим.
V, 14–25). Сущность всего ветхозаветного откровения составляли заповеди о любви к Богу и ближнему (Мф.
XXII:37–40), но раскрыты они здесь преимущественно со своей отрицательной стороны, как запрещение «делать ближнему зло» (ср. Римл.
XIII:8-10) и предостережение — не прогневлять Господа своими грехами и нечестием. Любовь, как положительно-творческая сила, без всяких ограничений, как сила полного и безусловного самоотречения, — заповедана только Христом Спасителем, ибо только Он в бесконечном совершенстве и безусловной полноте Сам осуществил такую Божественную любовь, как «заповедь» Бога Отца (Иоан.
XV:9-13). Заповедь о любви, будучи заповедью древнею по своему существенному содержанию, является не менее и «новою» по совершенству своего раскрытия и абсолютности своего требования (1 Иоан.
II:7, 8, ср. ев. Иоан.
XIII:34). И другие «заповеди», раскрывающие с различных сторон основную заповедь о любви, естественно должны были получить — и действительно получили — в учении Господа более углубленное и совершенное истолкование, окончательно исчерпывающее всю их энергию, с точки зрения безграничности и совершенства требования любви. Совершенная христианская любовь даже «не мыслит зла» (όό1 Кор.
XIII:5), и с нею несовместимыми оказываются первичные и еле заметные движения мысли и чувства человека, имеющие тенденцию так или иначе нарушить благосостояние ближнего. Равным образом и чувство благоговения к Богу столь глубоко и ясно, что христианин не только не клянется ложно, но не дерзает и вообще употреблять имя Божие для клятвенного удостоверения в своих житейских делах и обыденных отношениях. В духе совершенства и безграничности заповеди о любви Христос и раскрывает на конкретных примерах содержание некоторых ветхозаветных заповедей с 21 ст. V-й главы Ев. Мф. И совершенно понятно, что запрещение «гневаться напрасно» не отменяет заповедь: «не убивай», а представляет лишь ее дальнейшее логическое и этикопсихологическое раскрытие, доведение мысли до конца, до последних выводов, когда без остатка исчерпывается вся ее энергия и фактически достигается лишь частично и предварительно намечавшийся ею идеальный порядок, и т. д. И, конечно, указанное истолкование заповедей и предписаний закона не есть их разрушение, ослабление, объявление излишними или необязательными, а напротив, является их довершением, раскрытием до конца заключающейся в них мысли (ср. значение у Мф.
XXIII:32). И если все подобные заповеди возводятся Иисусом Христом к их высшему, более глубокому и совершенному разумению, то, конечно, эти заповеди не «приходят» без Того, чтобы не «исполниться», не «сбыться
[14].
Но отсюда не менее бесспорно, что нет ни малейших оснований видеть в словах Господа указание на сохранение и в Новом Завете всех нравственных, а тем более социально-бытовых предписаний и установлений «закона» в их буквальном и формально-точном значени[15]. По вопросу о расторжении брака Христос с совершенною определенностью указал, что узаконение Моисея в данном пункте было лишь вынужденной уступкой «жестокосердию» народа, но не выражало исконной воли Божией, а потому должно утратить свое значение в жизни Его последователей (Мф. XIX:3 след.). Если ветхо-заветная узаконения и предписания заменялись более глубокими и возвышенными, по существу более строгими, заповедями и нормами, то такая замена собственно нимало не «разоряла», не упраздняла первые, каковые в Новом Завете признавались не ложными, но лишь не совершенными, а именно доводила до конца, до совершенства заключавшиеся в них мысли и намерения Законодателя. Ср. 2 Кор. X:6. исполнится ваше послушание — ῇ , т. е. послушание будет продолжено и осуществлено до конца, до возможного крайнего предела желаемого совершенства. Ев. Иоан. III:29; XV, II; XVI, 24; XVII, 13: радость моя исполнися — , т. е. радость достигла высшего возможного напряжения и т. д. Деян. XIV:26: Павел и Варнава дело скончаста — , т. е. довели до конца, довершили, выполнили всецело порученное им миссионерское путешествие. В отношении к ветхозаветной норме действие и учение Господа всегда являлись тем, что можно назвать, употребляя латинскую терминологию, perfectio и absolutio, но никогда — abrogatio[16]. С указанным — буквалистическим — пониманием выражения «никакая йота или черта» совершенно не согласуется и дальнейшее содержание Нагорной Беседы, где истолкование не останавливается на букве предписаний и заповедей закона, но углубляется в их внутренний смысл и выводит отсюда дальнейшие следствия, по букве в ветхозаветном писании совершенно не содержавшиеся. Но ни одно самое малейшее предписание закона, ни один его штрих, в коих выражается подлинная воля Божия, не пропадают бесследно в учении Господа, изъясняющем эту волю, в новозаветном благодатном дарстве. «Каким образом даже малейшие заповеди сохраняют силу для научения и убеждения, — примеры этого представляет нам святой апостол Павел, строя свою аргументацию на следующем предписании закона: да не заградиши устну вола молотяща (1 Кор.
