Заколдованный круг - [114]

— Я знал это заранее.

Они еще полчаса проговорили о том, о сем…

Но, вероятно, то, что пережил господин Пэус за последние сутки, побудило его сказать перед уходом:

— Ты умираешь молодым, Ховард. Но, пожалуй, получил от жизни больше многих, кто прожил долгую жизнь.

— Я думал об этом, — ответил Ховард этим своим новым спокойным голосом.

То, что он еще добавил, слегка удивило господина Пэуса:

— Я рассказывал тебе о Туне. Мысли о ней меня больше не мучают, не мучает и мысль о Рённев, хотя с ней не так все просто… Я не убивал Рённев, и ты это знаешь. Но иногда я думаю, что вольно или невольно, наверное, был причиной ее смерти. Я думаю, что я все же заслужил смерть. Не знаю…

Все заслужили смерть, если господь бог такой строгий, как говорят.

Господин Пэус сказал на прощание:

— Мы с тобой договорились не касаться всевышнего. Но одно я скажу тебе: он и самый строгий, и самый милосердный из всех.

Когда он ушел, Ховард подумал: хорошо, что господин Пэус навестил его. Пока он здесь сидел, не нужно было упражняться.

На другой день пришел Юн. Часть пути он проехал верхом с господином Пуэсом вчера, но задержался на Заводе, чтобы уладить дело с теленком, которого заказал еще Ховард.

— Нам с Ховардом надо потолковать об урожае и осенней вспашке, — сказал он смотрителю тюрьмы.

Гуннер Пилтерюд остановил его в коридоре.

— Мы с господином Пэусом порешили, — заговорщическим голосом сказал он, — не говорить Ховарду, что Кьерсти померла. Господин Пэус пообещал сам ответить за ложь и даже как-то назвал это по-иностранному.

— Не беспокойся, Гуннер, — сказал Юн. — Это я уговорил пастора держать язык за зубами.

Юн нашел, что Ховард мало изменился. Разительные перемены произошли с ним в тюрьме ранней весной.

Они быстро переговорили про урожай и вспашку.

Потом Юн вытащил из кармана какой-то пакет.

— Здесь тысяча далеров, — сказал он.

— Тысяча далеров?

Ховард не сразу понял, о чем речь, и Юн догадался, что мысли его сейчас где-то далеко, хоть по нему этого и не скажешь.

Но тут Ховард вспомнил.

— Хёгне не продает хутор?

— Не знаю, но думаю, что не продает. Я не говорил с ним. Он снова ходит по своему кругу во дворе, еще упорнее, чем раньше.

— Оставь себе эти деньги, Юн, — сказал Ховард. — Никому, кроме тебя, я не хочу их дарить, а тебе, может, подвернется новый хутор. Там, куда я отправляюсь, деньги не требуются, ты знаешь.

Этого Юн вынести не мог и заплакал как дитя.

Но прежний Юн взял в нем верх, и он ответил:

— Сто дал еров у меня у самого есть. А тысяча сто далеров — да я разбогател, парень! Теперь могу и фогта и судью послать куда подальше!

Ховард смотрел на него с улыбкой, как на ребенка.

Юн еще побыл некоторое время, а перед уходом сказал на прощание:

— Тяжело, видно, быть осужденным на смерть, к тому же еще безвинно…

Ховард ответил спокойным голосом:

— Да, тяжело.

На другой день произошло новое событие. Гуннер Пилтерюд предложил Ховарду бежать.

Гуннер знал, что у Ховарда есть при себе деньги. По договоренности с ним он за далер в месяц убирал камеру, каждый день выливал парашу и два раза в неделю приносил теплую воду для умывания и бритья. Гуннер сейчас как раз принес воду.

В миле отсюда, на повороте у реки, находится дубильня. Гуннер хотел бы купить половину мастерской за сто далеров, будь у него деньги. Ему надоела эта подневольная работа в тюрьме, хочется стать свободным человеком.

Будь у Ховарда сто далеров, Гуннер пришел бы к нему во время вечернего обхода и снял бы с него кандалы. Они бы разыграли, будто Ховард набросился на Гуннера, Ховард слегка разбил бы ему для убедительности нос, потом ему оставалось бы только закрыть за собой дверь и идти своей дорогой. Никто, кроме смотрителя тюрьмы, не знает его в лицо, а смотритель в эту пору из дому носа не показывает. Ворота открыты, Гуннер запирает их после вечернего обхода. Нож и ружье с патронами он поставил бы у двери. Если Ховард все-таки кого-нибудь встретит, пусть скажет, что Гуннер его за чем-то послал. В этой половине дома вечером нет ни души, и до утра его побег не обнаружат, а к тому времени Ховард будет уже далеко.

Но деньги Гуннер должен получить заранее, потому что их надо надежно спрятать.

— Если при мне найдут деньги, сразу заподозрят неладное! — сказал Гуннер важно, довольный собственной хитростью.

От волнения у Ховарда пробежала дрожь по телу, и ему пришлось сесть.

Где-то, в глубине души, он и сам замышлял подобное, потому-то и прихватил с собой деньги. Но столько воды утекло с той поры!

Ружье и нож… а топор он мог бы украсть где угодно. Больше ему и не надо, чтобы перезимовать в лесах Финнскугена, а если он захочет, так и до конца жизни остаться там. Жизнь могла бы быть куда как хороша…

Но тут же он подумал о другом.

Подозрения падут на Гуннера, и он не выпутается. Впрочем, его дело, сам предлагал. Но они заподозрят и Кьерсти — что она, вероятно, через Юна передала Ховарду деньги. Юн-то выпутается, а Кьерсти вряд ли. Начнется новое дело. Кьерсти не выпутается. Чего доброго, ей взбредет в голову признаться, чтобы только отвести подозрения от Ховарда.

— Нет! — отказался он. — Прожить остаток жизни как загнанный зверь я не хочу. К тому же они отыграются на Кьерсти. Придет время, будут у тебя сто далеров, — утешил он Гуннера, увидев, как у него вытянулось лицо.