Заклятие красных свечей - [18]

Таня очень сильно сжимала Мишину руку и лепетала:

— Я чувствую: оно гонится за нами. Мне такой холод на спину давит. Миша, оно сейчас вцепится в меня!

Но тут они выбежали в такое место, где пол и стены и потолок были чёрными от крови. Причём видно было, как эта кровь стекает. Она медленно выбивалась из пор в камне, и собиралась на полу в желоб, который уходил под стену.

После того, как они пробежали это место, Таня уже ничего не говорила, а только тихонько всхлипывала.

И вот вновь развилка. На этот раз они не останавливались: Миша вновь выбрал тот проход, который уводил влево. Через некоторое время он уже пожалел о выбранном направлении: потолок становился всё более низким. Через некоторое время им пришлось пригибаться…

Миша обернулся к своей сестре, и, увидев её лицо, невольно вздрогнул. На неё страшно было смотреть: выпученные, полные ужаса глаза; плотно сжатые, но всё равно трясущиеся губы. И Миша спросил:

— Может быть, повернём? Другой путь выберем?

Танины глаза ещё больше расширились: она из всех сил замотала головой. Она была уверена, что их преследует нечто. А потом она прошептала:

— Ночь…

— Что? — переспросил Миша.

— С каждой минутой приближается ночь, — дрожащим голосом отозвалась Таня. — И, когда она наступит, я вновь стану… ведьмой… Миша, как только ты увидишь, что со мной, что-то не так: сразу бросай меня и беги…

— Я ни за что тебя не брошу.

— Не надо этих громких слов. Я прошу тебя.

— Ладно, там посмотрим.

— А теперь, Миша, пошли скорее вперёд…

Но вскоре им уже не идти, а ползти пришлось. Они сняли со спин вязанки с факелами, и проталкивали их следом за собой. Впереди полз Миша. Он вытянул вперёд дрожащую руку с факелом. Огненный язык факела жадно вылизывал бугристый потолок этой каменной норы, а иногда сжигал наслоения жирной паутины. Воздух был тяжёлым и смрадным. Уже несколько раз Миша начинал кашлять.

А потолок всё снижался и снижался. И вот они уже стали задевать потолок спинами. Когда Миша в очередной раз закашлялся, он услышал тоненькие злобные смешки. Он повернул голову, и увидел, что в стенах имеются многочисленные отверстия, каждое не больше крысиной норы. Из этих отверстий выбивалось едва приметное багровое свечение. А ещё там видны были маленькие человечески. И хотя не представлялось возможности нормально их разглядеть, всё же видно было, что человечки отличаются редкостным уродством. У них были огромные, больше их голов носы, все они были горбатыми, а их глаза источали тусклое багровое свечение. Из одежды на них были только набедренные повязки.

Таня тоже увидела этих маленьких уродцев. Она зашептала:

— Миша… поползли… пожалуйста… быстрее…

А Миша полз так быстро, как только мог. Но это «быстро», было на самом то деле, очень медленно. Ведь ему приходилось и вязанку с факелами перед собой пропихивать, и тело своё под давящими сводами проталкивать.

Он обливался потом, и одновременно вздрагивал от холода, который проникал сквозь каменный пол в его грудь. А потом он понял, что уродцы в стенах не только хихикают, но ещё и повторяют: «Застрянете… застрянете… застрянете…»

Миша только представил, что будет, если они действительно застрянут, и так крепко сжал зубы, что они захрустели.

А потом он заметил, что один из человечков выбрался из отверстия, и крадётся к нему. И Миша уже видел острые, крысиные зубки этого уродца; видел, с каким голодным вожделением он смотрит на его, человеческую плоть.

И тогда Миша ткнул в уродца факелом. Уродец завизжал, задёргался и бросился обратно, в свою нору. Там коротышка продолжил визжать, выкрикивать ругательства, и щёлкать своими острыми зубками.

Таня шептала:

— Миша, ну как там? Видишь, когда эта нора закончится?

Но он не видел, чтобы нора заканчивалась, а своды начинали подниматься. Но всё же он чувствовал в голосе сестры такое отчаяние, такую боль и ужас, что ответил:

— Да — ещё немного, и мы выберемся отсюда…

И Таня отвечала:

— Ой, это хорошо. Потому что я больше не могу…

Они ползли ещё, десять минут, а может — четверть часа. Но им казалось, что прошла целая вечность. По бокам от них по-прежнему виднелись норы носатых уродцев. Эти существа беспрерывно гомонили: они визжали, прыгали, ругались, щёлкали крысиными зубками, и повторяли: «Застрянете!».

Пот застилал Мишины глаза, и он уже не видел, что впереди. А на вопросы Тани отвечал, что теперь то совсем немного осталось: ещё чуточку, и они вырвутся.

* * *

И вдруг Миша почувствовал, что каменные своды больше не царапают его спину. Он осторожно поднялся на колени, и свободно поднял руки вверх. Он прошептал: «Вырвались…», а потом воскликнул громко «Вырвались!». Но сам испугался того гулкого эха, которое породило его восклицание.

А потом он услышал скрежет, и одновременно с ним — стон своей сестры. Дым от факела попал в его глаза, и теперь глаза слезились. Он почти ничего не видел. Он спросил:

— Таня, что с тобой?

— Ты прости меня, но я, кажется, застряла…

Тогда Миша протёр глаза, присел на колени, и в свете факела увидел, что в завершении туннеля прямо в каменную твердь было вмонтировано устройство. Внешне оно напоминало верхнюю часть мерзостной головы. А вход в туннель, был как бы ртом этого железного «щелкунчика».