Заклинатель змей - [64]

Где же девы?

Кто-то сопит у него под ухом. На правой его руке — голова с охапкой золотых волос. Он не знает, сопят ли во сне земные девы — эта явно сопит. Хм. Ему сделалось как-то не по себе. Он побрел, потерянный, на край поляны, чтобы лучше разглядеть лазурную даль. И уперся в гладкую стену. Провел дрожащей ладонью по облакам, озерам и рощам. Так-так. Рай-то нарисован. Неужто он — самодельный? Зимнее, так сказать, помещение.

— Очнулся, милый? — В губы ему уперся чубук кальяна. И вновь — рыдающий голос струны. Не от печали рыдающий, а от истомы, от вожделения. Или от печали?…

Трах! Он в какой-то мрачной холодной нише, в драном халате своем, рваных чувяках. И нет у него на руках золотых и жемчужных запястий. Перед ним, на камне, шейх-наставник:

— Хорошо тебе было в раю, сын мой?

У Курбана помутилось в глазах. Он, впервые забыв о выдержке, вцепился зубами в руку и хрипло завыл, как пес, брошенный уехавшим хозяином.

— Не горюй! — утешил его наставник. — Ты скоро вернешься в рай. Навсегда. Очень скоро.

Курбану хорошенько объяснили, что и как он должен сделать, чтобы вновь попасть к трем сказочным девам. И предупредили напоследок:

— Помни, в любой миг над тобою око господне…

***

Не по себе нынче Курбану. Он опустошен. Он стал умнее. Трезвее. Повзрослел на пятнадцать лет. Ох, эта Экдес… Его уже не тянуло так сильно в рай. Райские девы, со всеми их прелестями, потускнели в его глазах. Вся их сладость забылась за новой. Его начинало томить ощущение какой-то великой неправды, подлой лжи, жертвой которой сделали его. Камень, — он возненавидел камень за десять лет, — казался сегодня почему-то желанным, добрым, родным, хоть целуй.

Он отложил тесло, сел к костру. В нем смутно пробудилась кровь его дальних предков-огнепоклонников. Огонь. Земля. Вода. Воздух, Как можно без них? Куда уйдешь от них? В раю хорошо, спору нет. Но… почему, чтобы вновь туда попасть, нужно сложить голову? И ради чего? Ради сытной еды, чистой воды, красивой девицы? Все это есть на земле.

Он потрогал шею. Все-таки лучше, когда голова у тебя на плечах.

К костру с другой стороны подсел какой-то человек, немного старше Курбана. Кто его знает, кто он. Протянув руки к пламени, человек беспечно замурлыкал короткий веселый напев.

Курбан вздрогнул. Знакомый напев! Условный знак хашишинов.

Делая вид, что греется, прикрываясь от огня, отмахиваясь от искр, сообщник закрутил руками так и сяк, то берясь за ухо, то за подбородок, то сгибая пальцы один за другим, то расправляя их. Никто со стороны не усмотрел бы в этих обычных движениях людей, сидящих у костра, ничего зазорного.

Но это был! язык. Язык жестов. Тайный язык исмаилитов.

"Почему медлишь?" — Не знаю, как попасть во дворец". — "Разве не вышел Влюбленный Паук?" — "Нет. Дворец закрыт". — "Неужто у них есть подозрение?" — Может быть". — "Староста с дочкой?" — "Они туда не вхожи". — "Думай! Наставник недоволен". Курбан, раскрасневшийся от жара костра, сразу побелел, будто лицо ему обнесло инеем. "Хорошо, придумаю что-нибудь. Ты иди, тут не мелькай. Где ночуешь?" — "В городе, в караван-сарае. Шевелись! Я утром приду".

Вот что значит быть федаи — обреченным. "Что делать? — размышлял наутро усталый Низам аль-Мульк. Всю ночь спалось. — Сколько лет я с ними бьюсь! Что толку? Подумайте, люди, чем должен заниматься второй человек в самой огромной в мире державе! Возиться с какими-то проходимцами. Будто у него мало других, более важных забот".

Но, увы, в государственных делах нет мелочей. Схватить Курбана (если он Курбан, а не какой-нибудь "Улыбчивый Гад", — слыхали о таких), подвергнуть пытке? Но что, если он вовсе не сектант? Визирь уже склонен верить ему. Обидеть безвинно каменотеса — смертельно обидеть Омара Хайяма. Уйдет. Характер у него самый скверный.

Или, если сектант, то не главный исполнитель, просто связной, и сам ничего толком не знает? Схватить мелкоту — спугнуть крупную дичь. Главный замрет, затаится до поры — и нанесет удар, когда не ждешь.

Но и сидеть сложа руки опасно! Визирю хотелось поторопить события. Чтобы скорее развязать замысловатый узел, отделаться от него и взяться за другие дела, серьезные, неотложные.

Что ж, если сообщник — во дворце… устроим им встречу.

— Открой ворота — и выпусти всех, кто пожелает, — сказал он начальнику стражи. — И до вечера никого не впускай. Сегодня солнечный день, у нас большая уборка. Пусть отдохнут, развлекутся, кто, где и как может. А ты, — велел он главарю своих осведомителей, — следи за всеми. Но прежде сделай так, чтобы все во дворце узнали, что я буду сегодня в Бойре.

***

В секте, где жизнь и смерть, земля и рай перемешались в наркотический дым, Курбан очень смутно понимал, что будет с ним, когда он выполнит задание.

Наставник сказал:

— Ты бессмертен, ибо отмечен богом. Ничего не бойся! Еретикам-суннитам будет казаться, что они схватили тебя, подвергли пытке, казнили — а ты, расставшись с этой бренной телесной оболочкой, тотчас вернешься в рай, где уже побывал и где тебе так понравилось. И все тут! Не бойся. Иди с радостью навстречу судьбе…

И все тут? Как бы не так. Не очень-то похоже. Теперь, когда он вышел из многолетнего заточения в. Орлином — вернее Стервячьем, гнезде, вкусил, как говорится в писаниях, иного хлеба, испил другой воды, узрел других людей, познал земную любовь, все, что было с ним в Аламуте, начинало казаться Курбану нелепым сном.