Заклинатель - [48]

— Они заслужили Серебряное Яблоко, — произнес он злорадно.

Деодонат отчаянно замотал головой, словно стараясь вытряхнуть из нее эти ужасные мысли, но добился лишь одного: пульсирующая боль от удара картофелины усилилась, — казалось, череп вот-вот взорвется. Он тяжело вздохнул и опустил взгляд на исписанные страницы. Пока он читал, лицо его все более отчетливо принимало странное выражение: будто ему в голову только что пришла какая-то совершенно очевидная мысль.

— Они никогда ничему не научатся, — пробормотал он. — Они слышат, не слыша.

Это было так же верно, как и в те далекие времена, когда Эсхил впервые записал эти слова.

Осушив кружку, Деодонат наспех прибрался в комнате, опрокинув по ходу дела какую-то баночку, стоявшую на письменном столе. Выругавшись с досады, он уже вовсе небрежно промокнул жидкость тряпкой. Затем он снова присел, достал из кармана часы и промямлил задумчиво:

— Хм. Осталось совсем недолго.

Протянув руку вверх, он снял с каминной полки книжку под названием «Волшебные сказки о феях и блаженных духах». Книга сама распахнулась на том развороте, который, видимо, чаще всего открывали:

Жила-была однажды прекрасная принцесса, и было у нее все, чего принцесса может пожелать…

ГЛАВА 29 Из дневника Пина

Уже поздно, далеко за полночь, но я не могу дать — нужно написать об этом сейчас же. Я должен кое в чем признаться. Нынче вечером я совершил такое, от чего меня гложет совесть: я пошел на обман, мне пришлось притворяться. Признаюсь, очень стыдно об этом писать, но ведь я дал себе слово, что этот дневник станет повестью о моей жизни, обо всей жизни и всех событиях без исключения, а не только о тех, которыми я готов поделиться с посторонними.

С тех пор как я упал на лед Фодуса и удивительным образом избежал гибели от рук Серебряного Яблока, я только и думал что о нашем с Юноной договоре. И чем больше я думал, тем больше крепла во мне уверенность, что пора уходить. Мое будущее явно не в этом городе. Хотелось бы только знать: получу ли я, прежде чем уйти отсюда, ответ на вопрос, который так мучит меня: виновен ли мой отец в убийстве?

Между тем время идет. Пытаясь разгадать тайну костяной магии, я еще раз сходил посмотреть на мадам де Коста, но так ничего и не понял — только зря потратил шесть пенсов. Мадам де Коста была на высоте. Бенедикт, как всегда, дирижировал, а Юнона воздавала нужную атмосферу — вот для чего нужны все эти травы: они забивают гнусные запахи, плывущие из зала таверны. Иначе даже запах Прожорного Чудища слышится. Правда, мне показалось, можно было бы и поменьше размахивать тем флаконом на серебряной цепочке, а то слишком уж приторный аромат получается, хотя, наверное, остальные ощущают его не так остро. Никогда не поверю, что мадам де Коста действительно каждый раз воскресает. Отец говорил, в этом мире найдутся ответы на все вопросы, надо лишь поискать. Но у меня до сих пор нет никаких доказательств, что это обман. Похоже, даже Деодонат Змежаб поверил, что все происходит по-настоящему.

Все эти мысли о скелетах и воскрешении мертвецов целый день не давали мне покоя; я был настолько рассеян, что мистер Гофридус даже отпустил меня раньше обычного. Такое случается уже не впервые. Порой мне даже кажется, он рад отправить меня домой, чтобы остаться одному и спокойно поработать над каким-то новым изобретением. Он не любит рассказывать об этих вещах, пока не доведет дело до конца. По нему всегда видно, если он что-то задумал. Он совсем не умеет скрывать улики: я частенько нахожу на полу всякие вещи, не имеющие к изготовлению гробов ни малейшего отношения, — шурупы, болты, сильно промасленные звенья железных цепей и все такое прочее. Подозреваю, он прячет что-то в целла-морибунди.

Благодаря тому что я рано вернулся в дом миссис Сытвуд, мне удалось подслушать очень интересную беседу. Я задержался на лестнице, чтобы посмаковать аромат готовившегося обеда — у меня это вошло уже в привычку, — и вдруг откуда-то снизу послышались голоса Бенедикта и Юноны. Они спорили.

Похоже, спор был горячий и откровенный — из этого я заключил, что посторонних в комнате нет. Я, конечно же, понимал, что подслушивать нехорошо, но попросту не мог заставить себя сдвинуться с места. Очевидно, Бенедикт пытался уговорить Юнону провести еще один частный сеанс — оживить очередного покойника. А Юнона отказывалась наотрез.

— Мы же договорились, — твердо сказала она. — Сивилла была последней. Подумай сам: что, если там тоже кто-нибудь будет сидеть и стеречь труп? Что тогда будем делать? Поступим, как тогда с Пином?

— Не будет там никого, — уверенно возразил Бенедикт. — Клиент заверил меня, что семейство покойного будет счастливо, если мы придем. Они хотят одного — сказать последнее прости дорогому отцу, скончавшемуся столь внезапно. Не думаешь же ты, что они просят слишком многого. Через неделю ты покинешь город и никогда больше не будешь участвовать в таких делах. А сейчас — сделай мне одолжение. Порадуй старика, который не любит смотреть, как другие страдают.

Юнона долго молчала. Бенедикт очень дорог ей, поэтому я не удивился, когда она уступила.