Заклинатель джиннов - [5]

Плохи наши делишки, Белладонна, – сказал я. – Не should have a long spoon that sups with the devil… He понимаешь? Перевести? – Она просительно мяукнула; она любит, когда я с ней разговариваю. – Смысл тут такой, моя красавица: если сел обедать с дьяволом, запасись длинной ложкой. А у нас, людей-людишек, ложка коротковата. Или разум?… Это что же выходит? Накрыли столик, пригласили черта, глядь – а с длинными ложками напряженка!

Коснувшись клавиши сенсора, я перевел Тришку в привычный полусон, затем встал и направился к кровати, разоблачаясь на ходу. Белладонна, прижмурив веки, следила за мной.

– Представь, – бурчал я, стягивая рубаху, – что наш Тришка взбесился… все Тришки в мире взбесились… и безобидные вроде нашего, и те, которые при погонах да орденах… взбесились, значит, и пошли палить туда-сюда… Эточто же получится? Страшный суд, моя дорогая! – Я справился с рубашкой и начал расстегивать брючный ремень. – Во-первых, мы с тобой не успеем потратить гонорар от Ичкерова… во-вторых, Бянус не расшифрует свои письмена…в-третьих, Алику некого будет ловить… преступников не останется, понимаешь?… Ни деловых, ни честных фраеров…все будем жмурики… И тогда наступит на Земле сплошное кошачье царство! Одни коты да кошки, и никаких людей! Ты как, не против?

Я был уже в постели, и Белладонна, покинув Тришку, перебралась ко мне под правый бок. Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись; в ее глазах я прочел обещание, что в том грядущем кошачьем царстве найдется место для одного человечка. Если он, само собой, не попадется дьяволу на зуб.

Протянув руку, я выключил свет.

Глава 2 ДУХ СКИТАНИЙ

Мой дух скитаньями пресытился вполне,

Но денег, как и прежде, нет в казне.

Омар Хайям. Рубаи

Утром, когда я спустился с лестницы, нижней филенки уже не было. Зато сверху – с седьмого этажа?… – доносилось бодрое постукивание. Возможно, дядя Коля Аляпин строил из филенок забор или возводил фазенду.

Дверь хлопнула за моей спиной. Резкий январский ветерок тут же ударил в лицо, швырнул горсть колючих снежинок, заставив прищуриться; холод, пробравшись сквозь теплую куртку, начал щекотать позвоночник ледяными лапами. Когда я оклемался и проморгался, то обнаружил у подъезда меховой шарик – соседку Олюшку в пышной шубке с капюшоном. Из-под него торчали только светлые брови да курносый нос.

Олюшка, шестилетняя самостоятельная девица, направлялась в детский садик, да видно снежные сугробы ее соблазнили: в одном она прокопала пещерку и что-то прятала в ней, посапывая от натуги. Увидев меня, дитя отряхнуло варежки, поднялось с коленок и вцепилось в мой рукав.

– Дядя Сережа, а, дядя Сережа! Беляночка ест сливу в шоколаде?

Беляночка – это моя кошка. Оля зовет ее Беляночкой, Белкой, Донюшкой, Ладушкой, и вообще отношения у них такие нежные, что временами я испытываю ревность. Оля гладит ее и воркует, а Белладонна мурлыкает ей в ответ, да так ласково, как никогда не мурлыкала мне, своему законному хозяину и кормильцу! Но сердцу, как утверждают, не прикажешь.

Я доложил Олюшке, что Белладонна конфет не ест, в отличие от дяди Сережи. А вот дядя Сережа – большой охотник до конфет, поэтому милости просим в гости, только не сегодня, а завтра, так как сегодня к нам приходят Бянус с Аллигатором, а им сливу в шоколаде лучше не показывать – сожрут вместе с коробкой. Олюшка понимающе кивнула.

– Аллигатор – это дядя Алик, да? А Бянус – дядя Саша? Дядя Алик – большой и толстый, а дядя Саша – низенький и тощий, но едят они вровень. Оч-чень много!

– И пьют тоже, – добавил я. – А выпивши, поют. Так что вы с мамой сегодня вечером не пугайтесь.

– Мы люди привычные, – сказала Олюшка. – Но если дядя Алик будет петь очень громко и мешать мне спать, ты ему передай, что за это положена сказка.

– Всенепременно, – подтвердил я и откланялся. Удивительное дело, лет до двадцати пяти я как бы не замечал детишек. Нет, конечно, замечал, но они меня не волновали, и никакого интереса к ним, спиногрызам, я ощутить не мог. Даже наоборот, чувствовал неприязнь. Подростки казались мне нахальными и нескладными, младенцы мокрыми и пухлыми, как подушки на поролоне, а промежуточная стадия была жутко крикливой, сопливой и донельзя утомительной. Потом все переменилось, как-то сразу и вдруг – дети, особенно в возрасте Олюшки, стали меня привлекать, и при взгляде на них в голове зарождались смутные мысли семейной ориентации. Мой дад говорил, что я превратился в мужчину – то есть не только вырос до метра семидесяти восьми, но и дозрел до нужной мужицкой кондиции. Наверное, он был прав.

Года четыре назад, когда я вернулся домой, к двум могилам и осиротевшему жилью, выяснилось, что прежние соседи по лестничной площадке разъехались кто куда, и теперь рядом со мной обитает Катерина с малолетней Олюшкой. Катерина была женщиной в самом цветущем возрасте, интересной, страстной и вдовой; на первых порах она меня, сироту, пригрела, и у нас даже наметился роман. К счастью, до постели (как с Танечкой, секретаршей Вил Абрамыча) дело не дошло. Повторяю – к счастью; ведь жизнь рядом с женщиной, с которой ты переспал и которая тебя бросила, превратилась бы в нелегкое испытание – во всяком случае, для меня.