Закат империи - [50]

«Проклятье! — подумал про себя Кассиодор, случайно проходя мимо триклиния и заглядывая в зал. — Откуда тут взялся этот дерзкий щенок? И что означают эти поцелуи на фоне кровавого собачьего побоища?»

Он не стал заходить в триклиний, а проследовал дальше, в покои Тригвиллы. Управляющий королевского дворца только недавно пообедал и теперь развлекался весьма своеобразной игрой, которой его научил Конигаст. Прямо перед сидящим в кресле Тригвиллой спиной на столе лежала обнажённая рабыня. Герцог кидал ей большой надувной мяч, а она должна была поймать его ногами. Тригвилла шумно дышал, сладострастно раздувая ноздри и глядя на то, как сходятся и расходятся розовые устья влагалища лежавшей перед ним женщины. Всякий раз, когда рабыня роняла мяч на пол, он вынимал из-за пояса плётку, лениво подходил к ней и, знаком приказав перевернуться на живот, сильно стегал её по смуглым пышным ягодицам, оставляя на них багровые рубцы. Переворачиваясь потом на спину, рабыня морщилась от боли, хотя и старалась улыбаться, чтобы не разозлить хозяина.

«Что за животное!» — с отвращением подумал Кассиодор, приветствуя готского герцога.

— Хорошие новости, благородный Кассиодор? — лениво поинтересовался тот, с явной неохотой отрываясь от своего развлечения.

— Загляни в триклиний или поинтересуйся у своей дочери, — холодно сказал начальник королевской канцелярии. — А я пришёл сюда не развлекать тебя новостями, а для того, чтобы побудить к действиям, от которых может зависеть и твоё, и моё будущее.

— Пошла вон, cunnus! — заорал Тригвилла, проследил взглядом за тем, как рабыня, сверкая исполосованным задом, с явным облегчением скрылась за занавесом, после чего с любопытством посмотрел на Кассиодора.

— Вчера вечером или сегодня утром из дома первого министра выехал тот самый гонец, которого мы давно ждём, — пояснил римлянин. — Надо дать ему отъехать от города и немедленно схватить.

Глава 13. ПОГОНЯ

Путешествие в Константинополь началось для Павлиана с недоброго знамения. Когда он рано утром направлялся к городским воротам Равенны, то по неосторожности сбил юродивого. Это был знаменитый на весь город продавец бобов, которого нанял один зеленщик не столько в расчёте на его торговые способности, сколько из желания сделать себе рекламу. Юродивый с такой комичной жадностью поедал те бобы, которые приготовил на продажу, что собирал вокруг себя большую толпу зевак. Владелец овощной лавки пользовался этим, расхаживая вокруг и похваливая качество своих бобов.

И вот теперь этот невесть откуда взявшийся юродивый угодил прямо под копыта вороного жеребца Павлиана. Тот не успел осадить коня, и юродивый с диким воплем рухнул в водосточную канаву. Сначала Павлиан хотел было остановиться и оказать ему помощь, но, оглянувшись и увидев, что на помощь юродивому уже поспешили несколько прохожих, гневно размахивающих руками, испугался непредвиденной задержки и помчался дальше. Однако подобное начало поневоле смутило его суеверную душу, и он быстро перекрестился, умоляя Господа простить ему это невольное прегрешение.

И последний немногословный, но многозначительный разговор с первым министром, во время которого тот вручил ему два тщательно запечатанных письма, и трогательное прощание с Ректой, когда она едва не расплакалась, словно предчувствуя, что уже никогда его больше не увидит, переполняли Павлиана тревогой. Только этим и можно объяснить то обстоятельство, что такой опытный наездник, как он, ухитрился сбить юродивого, да ещё на узкой улице города, где поневоле приходилось сдерживать горячего молодого жеребца, которого он сам для себя выбрал в конюшне Боэция.

Павлиану и в голову не приходило задаваться вопросом о содержании тех писем, которые он бережно держал за пазухой, однако воспоминание о странном поведении того проклятого раба внушало ему поистине мистический ужас. Откуда он мог узнать о предстоящем путешествии? И что хотел сказать своим нелепым двустишием?

Выбравшись за пределы города, Павлиан пустил коня вскачь и быстро понёсся по старинной хорошо мощённой дороге, проходившей вдоль побережья и обсаженной с обеих сторон высокими кипарисами. Равенна уже осталась позади, и теперь он видел только белые виллы, стоявшие на берегу моря и принадлежавшие придворным — любителям морских купаний. Впрочем, дорога была весьма оживлённой, поскольку по ней на скрипучих повозках ехало множество окрестных крестьян, спешивших со своим товаром на городские рынки. В сторону Латавия, ближайшего от Равенны прибрежного города, скакал только он один, и это его немного успокоило. Низко пригнувшись к холке коня, Павлиан зорко следил за дорогой, непрерывной полосой ложившейся под копыта коня, стремясь как можно быстрее отъехать подальше от Равенны. Несколько раз он оглядывался, словно ожидая погони, но всё было спокойно, а неяркий ноябрьский пейзаж не предвещал ничего зловещего.

За первый день он преодолел почти шестьсот стадий, а потому, ввалившись в таверну на окраине Латавия, почувствовал себя таким усталым, что, кроме ужина, попросил принести и кувшин молодого красного вина. Павлиан знал свою слабость, помнил о том, до какого несчастья его уже однажды довело неумеренное пьянство, и всё же не смог удержаться. Впрочем, ему не пришлось об этом долго жалеть — уж очень славно это вино взбодрило усталые силы и разом сняло все тревоги и подозрения, освежив надежду на счастливый исход путешествия и благополучное возвращение к Ректе. Ещё день такой скачки — и он достигнет Аквилеи, приграничного города, захваченного Византией почти десять лет назад. Оттуда уже начинались владения Восточной Римской империи, там можно будет вздохнуть посвободнее... Хозяин таверны, грузный рыжий человек, не похожий ни на римлянина, ни на гота, был весьма приветлив, словно почувствовал в Павлиане богатого путешественника. А Павлиан действительно ощущал себя богатым, поскольку первый министр не поскупился на дорожные расходы, разрешив ему не жалеть своего жеребца и в случае необходимости купить другого.