Закат империи - [27]

— Как? Мне придётся выступать против своего знаменитого родственника, в котором огонь древней мудрости засиял с удвоенный жаром?

— Насколько я помню, То же самое ты говорил и о нашем короле? — усмехнулся Кассиодор.

Эннодий слегка смутился и пожал своими мощными округлыми плечами.

— Неужели? Впрочем, нет ничего удивительного в том, что и наш мудрый король, и его достославный первый министр вызывают во мне сходные чувства. Однако неужели ты хочешь, чтобы я отправился в дом к Северину Аницию и спросил его, какого противника он мне приготовил?

Кассиодор с плохо скрываемым насмешливым сожалением посмотрел на своего собеседника.

— Зачем? Неужели ты, Магн Феликс, известный своим красноречием и глубочайшими познаниями в богословии, не одолеешь любого из тех соперников, которых сможет выставить против тебя первый министр? Да я могу заключить пари на пять к одному, что ты разгромишь кого угодно, зная, что твои мудрые речи будет слушать наш великий король! Что? — с деланным изумлением воскликнул он, заметив, как Эннодий неуверенно зашевелился на своём ложе. — Ты хочешь мне возразить и заявить, что это не так?

— Нет, почему же... — забормотал несколько озадаченный епископ, — просто мне пришло в голову... А что, если против меня выйдет принцепс сената Симмах? Это человек учёный и достойный во всех отношениях... А вдруг коварное волнение от мысли о том, что меня слушает наш великий король, лишит меня красноречия? Трудную задачу задаёшь ты мне, Магн Аврелий...

— Но ещё труднее тебе придётся в том случае, если ты вздумаешь отказаться, — резко меняя тон, холодно заметил Кассиодор. — Что подумает наш король, если узнает, что ты не стал защищать те самые догматы, в которые он имеет счастье верить и которые ты сам добровольно согласился исповедовать?

Повисла тяжёлая пауза, прерываемая лишь бурным дыханием Эннодия да плеском воды в фонтане, находившемся в центре атрия. Трусливые колебания епископа так явственно проявлялись на его гладком лице с бегающими бледно-голубыми глазами, что Кассиодор мог читать по нему, как по восковой табличке. В тот момент, когда Эннодий подумал о том, какова будет реакция Теодориха, если он вдруг проиграет этот спор, начальник канцелярии решил прервать размышления своего собеседника.

— Отбрось же свои неуместные колебания, почтенный Эннодий, — весело заговорил он. — Ведь кем бы ни оказался твой противник, он будет заведомо отстаивать прошлое, в то время как за тобой будущее!

— Что-то я тебя не очень понимаю...

— И это тем более странно, что ты должен быть хорошо знаком с воззрениями своего знаменитого родственника и всего его ближайшего окружения. О чём мечтают эти люди? О временах Октавиана Августа и Марка Аврелия! А на что надеются эти несчастные? На восстановление великой Римской империи в прежних границах! Согласись сам — можно ли обладать большим безумием, чем стремиться повернуть вспять колесо истории и возродить то, что давно уже стало прахом? Что толку кричать о крушении мира и отчаянно цепляться за устаревшие предрассудки вместо того, чтобы отважно взглянуть в лицо новой реальности? А она такова, что прежней империи уже нет и никогда — слышишь? — никогда не будет! Об этом можно сожалеть, этому можно радоваться, но все эти чувства не имеют никакого отношения к самому безжалостному факту: время течёт только в одном направлении, а потому мы не можем вернуть ни прошедшие годы, ни былого величия. Нельзя снова оказаться в прежнем государстве, как и в собственной молодости! Так зачем предаваться бесплодным сожалениям?! Римской империи нет, но зато есть Остготское королевство, которое может стать, да и уже стало наследником большинства римских государственных традиций. Пройдёт время, и на смену этому королевству придёт... — Тут Кассиодор понял, что слегка увлёкся, и резко сменил тему: — Короче, я ещё раз повторяю, что уверен в твоей победе. Ну а что касается твоего противника, то, я полагаю, им станет сенатор Альбин.

— Но он же никогда не занимался богословием, да и вообще, судя по всему, так и остался язычником!

— Зато у него есть мудрый наставник в лице твоего высокочтимого родственника, и, кроме того, он стремится к победе. Дело в том, что сразу после диспута должна состояться свадьба его сына с дочерью Тригвиллы, причём наш король решил, что бракосочетание пройдёт в соответствии с обрядами того вероучения, которое одержит победу...

— А сына сенатора Альбина зовут Максимианом? — вдруг спросил Эннодий и, дождавшись утвердительного кивка Кассиодора, заявил, заранее радуясь тому, что и ему есть чем удивить начальника королевской канцелярии: — В таком случае эта свадьба не состоится. По крайней мере в назначенный день.

— Почему?

— Видишь ли, достопочтенный Кассиодор, — не торопясь начал епископ, — вчера, когда я подъезжал к городу, мне довелось стать свидетелем одного происшествия...

— Я не помню точно, что именно писал Гораций, но, кажется, он сравнивал таких женщин с молодыми кобылицами, которым нравится играть, но которые упорно не даются в руки, резко отбивая натиск всех влюблённых, — говорил Корнелий Виринал Максимиану, когда оба, сидя на лошадях, следили за приближением Амалаберги. Они находились сейчас на западной окраине Равенны, откуда с левой стороны начиналась дорога в Рим, а с правой тянулись ещё не осушенные болота. Готская принцесса стремительно мчалась к ним на белоснежной лошади, длинный шлейф её головного убора развевался на ветру. Трое слуг едва за ней поспевали.