Закат их любви - [5]

— Дерзить? Ты что называешь дерзостью?! — недовольство Падишаха возрастало наравне с раздражением, от чего он выглядел действительно, безо лжи, пугающим. Такими, как он сейчас, обычно описывают кровавых правителей, что измарали руки в алой-алой крови.

— Но Повелитель… Почему? Почему вы забыли обо мне, хоть и клялись в любви? — её дрожащий, неуверенный голос совсем, казалось Султану, ей не подходит. Но даже столь дурной, как у неё, нрав, можно утихомирить.

— Не забывайся, Чичек, перед тобой — Повелитель мира! А они, — Султан на мгновение притих, — члены моей семьи, матери моих детей! Ты должна уважать их, ибо они принесут Османской империи наследников!

— Тогда и вам не стоит забывать то, что я — тоже мать вашего ребёнка! — цветок гарема, окончательно утратив желание оправдаться, с неким укором смотрела на Султана, поджимая алые губы, что когда-то он целовал, — Пускай Айшель и умерла тогда, съеденная оспой, и вы приказали забыть о ней… — стараясь не плакать, продолжила наложница, но обида горьким комом стояла в горле.

— Дай Аллах, и Махидевран, и Хюррем родят шехзаде! Тогда ты, несносная, поубавишь свой нрав!

Будто сердце ранили копьём, заодно пробивая и лёгкие, настолько Эдже стало трудно дышать. Она не могла поверить, что Повелитель действительно сказал, что хочет, дабы у него были ещё дети от этих женщин. Где-то в глубине души она всё ещё желала, дабы он её любил и одаривал подарками, посему и набралась смелости признаться во содеянном, добавляя, что Сюмбюль-ага думал, что это лекарство.

Обида острыми иглами заколола и без того израненную душу наложницы.

— Да раз вам, Повелитель, так сильно хочется ещё детей, — Эдже, словно отмахнувшись, показала рукой на свой живот, — так пригласите наложницу в свои покои! Чего вы ждёте?

— Что ты, хатун… — Падишах, казалось, утратил дар речи. Ярость заполняла его сознание, вытесняя разумные мысли.

— Но только знайте — в этом случае моя любовь навсегда потеряна для вас. И любовь нашей Айшель — тоже! — бывшая Султана недовольно поджала губы, с вызовом смотря на Падишаха и надеясь, что имя упокоенной без имени дочери заставит правителя вспомнить о своих сладких речах да не менее прекрасных клятвах.

— Как ты смеешь ставить мне условия?

Ответом Султану послужила тишина, что гнетуще давила на уши. Он думал, что она будет возражать, кричать, бить вазы и хрупкий декор — но нет, она молчала, смотря ему в глаза всё таким же взглядом, как и четыре года назад, когда её, пленённую принцессу под именем Анна, привезли в султанский гарем. В этих грифельных глазах он ясно видел вызов, и понимал, что она не отступит.

— Я вышлю тебя в Эдирне, в старый дворец! — Сулейман отвернулся, направившись в сторону балкона, надеясь, что привычный прекрасный вид успокоит его и даст возможность всё обдумать.

— Неужели вы, Султан, отправите в ссылку свою фаворитку? Никто ведь не знает, что может случиться со мной там, нежели ни капли вас не будут мучить угрызения совести? — отчаянно, но с тем же вызовом, окликнула его Чичек, надеясь, что он останется.

— Ты уедешь после того, как Махидевран разродится. И моли Аллаха, чтоб и она, и ребёнок был живы, а иначе, — начал Султан, воззрившись на неё, словно на добычу, — воды Босфора станут твоим домом! Тебе давно стоило запомнить, что, даже если на родине ты — принцесса, в гареме — обычная наложница.

Когда вина доказана

Новость о том, что громогласная Эдже, бывшая Султаной, отправляется в ссылку после родов Хасеки Султан, стояла на устах многих наложниц, что то и дело перемывали косточки столь известным персонам дворца. Да и она в палаце занимала комнату фаворитки — одну из тех, о которой грезили обычные наложницы, будущее которых — стать обычными служанками. Они знали — это из-за попытки отравить Махидевран Султан, в следствии чего пострадала и Хюррем, фаворитка Султана.

Но в их душах были сомнения — как Повелитель мог решить отправить в ссылку свою фаворитку, что столько времени держал подле себя, из-за попытки отравления его супруги?

И если одни считали, что такова воля Падишаха — защитить от любого вреда матерей своих детей, то другие были уверенны, что это носит за собой более серьёзную причину.

«Ведьма…» — гнусно усмехались бывшие фаворитки, смотря на икбал, что за столь краткий час вытеснила, казалось, нерушимую Чичек.

«Точно Господина приворожила, вот и не посещает гарем!» — с завистью, словно змеи, шипели наложницы, утирая слёзы несбывшимся мечтам и горькому пониманию того, что выше нынешнего статуса им не прыгнуть, ибо это — их предел.

***

В покоях Хасеки уже который час было неспокойно. Она металась в постели, покрытая испариной пота, и в бреду просила защитить Мустафу. Лекари неутешительно качали головами и разводили руками — мол, мы делаем всё, что в наших силах. Яд, который, пускай и в малой дозе, попал в её организм — очень сильный, и Султанше грозит выкидишь на столь раннем роке.

— Гюльшах, подойти сюда! — нервно позвала прислужницу Султаны славянка, которая осталась в покоях Хасеки Махидевран, дабы, как столь же беременная, как и она сама, женщина, оказать ей поддержку. Валиде лишь кинула на прощание о том, что они с Гюльбахар, похоже, неплохо поладили, уходя в свои комнаты.