Закат и падение Римской Империи. Том 2 - [68]

Раздраженные таким пренебрежением сарматы, со свойственным варварам легкомыслием, скоро позабыли и об услугах, которые были так еще недавно оказаны им, и об опасностях, которые все еще грозили их независимости. Их вторжения на территорию империи заставили раздраженного Константина предоставить их собственной судьбе и не мешать честолюбивым замыслам Гебериха — знаменитого воина, только что возведенного на готский престол. Вандальский король Визумар без всякой посторонней помощи защищал свои владения с непреклонным мужеством, но был побежден и убит в решительном сражении, в котором погиб цвет сарматской молодежи. Оставшиеся в живых вандалы прибегнут к отчаянному средству: они вооружили своих рабов, принадлежавших к бесстрашной расе охотников и пастухов, и при помощи этого недисциплинированного сброда отомстили за свое поражение и выгнали врага из пределов своей территории. Но они скоро убедились, что променяли внешнего врага на внутреннего, более опасного и более непримиримого. Негодуя при мысли о своей прежней зависимости и гордясь только что приобретенной ими славой, рабы заявили притязание на господство над страной, которую они спасли, и под именем Limigantes утвердили над ней свою власть. Их владельцы, не будучи в состоянии сдерживать ярость необузданней черни, предпочли горечь изгнания тирании своих рабов. Некоторые из сарматских выходцев искали менее позорной зависимости под вражеским знаменем готов. Более многочисленные их отряды перешли на ту сторону Карпатских гор к своим германским союзникам квадам и были охотно допущены к пользованию избытком невозделанных земель. Но гораздо большая часть этих несчастных обратила свои взоры на плодородные римские провинции. Они стали молить императора о покровительстве и о забвении прошлого и торжественно клялись, что как подданные в мирное время и как солдаты во время войны они будут самыми верными слугами империи, если она согласится принять их в свое лоно. Согласно с принципами, которые были приняты в руководство Пробом и его преемниками, предложения этой колонии варваров были охотно приняты, и немедленно было отведено в Паннонии, Фракии, Македонии и Италии достаточное количество земель для поселения и пропитания трехсот тысяч сарматов.

Наказав гордых готов и приняв изъявления покорности от народа, просившего его покровительства, Константин поддержал достоинство Римской империи, а послы из Эфиопии, Персии и самых отдаленных частей Индии поздравляли его с спокойствием и благополучием его царствования. Действительно, если он причислял к дарам фортуны смерть своего старшего сына, своего племянника и, может быть, своей жены, то можно сказать, что он наслаждался непрерывным как личным, так и общественным благополучием до тридцатого года своего царствования, т. е. до такого периода, какого не приходилось праздновать со времен Августа ни одному из его предместников. Константин пережил это празднество почти десятью месяцами: достигши шестидесятичетырехлетнего возраста, он, после кратковременной болезни, окончил свою достопамятную жизнь в Аквирионском дворце, в одном из предместий Никомедии, куда он переехал, чтобы пользоваться здоровым воздухом и в надежде восстановить свои истощенные силы употреблением теплых ванн. Необыкновенные выражения общественной скорби или, по меньшей мере, печали превзошли все, что прежде делалось в подобных случаях. Несмотря на требования сената и народа Древнего Рима, тело умершего императора было перенесено, согласно с его предсмертной волей, в тот город, которому было суждено увековечить имя и память своего основателя. Труп Константина, украшенный бесполезными символами величия, багряницей и диадемой, был положен на золотом ложе в одном из апартаментов дворца, великолепно по этому случаю убранном и освещенном. Правила придворного этикета строго соблюдались. Каждый день, в назначенные часы, главные государственные, военные и придворные сановники приближались к особе своего государя, преклоняли колена и выражали ему свою почтительную преданность так же серьезно, как если бы он был еще в живых. Из политических расчетов это театральное представление продолжалось в течение некоторого времени, а лесть не преминула воспользоваться этим удобным случаем, чтобы утверждать, что, вследствие особой милости провидения, только один Константин еще царствовал после своей смерти.

Но это посмертное царствование было лишь кажущимся, и скоро пришлось убедиться, что воля самого неограниченного монарха редко исполняется, когда его подданные уже не могут ожидать от него никаких новых милостей и перестали бояться его гнева. Те же самые министры и генералы, которые преклонялись перец бездыханным трупом своего умершего государя с таким почтительным благоговением, вступили в тайные между собой переговоры с целью лишить двух племянников Константина, Далмация и Аннибалиана, той доли, которую он им назначил в наследство. Мы слишком мало знакомы с двором Константина, чтобы быть в состоянии составить себе какое-нибудь понятие о мотивах, влиявших на вожаков заговора; мы можем только предполагать, что ими руководили зависть и ненависть к префекту Аблавию — этому надменному фавориту, так долго заведовавшему делами управления и злоупотреблявшему доверием покойного императора. Но нам нетрудно догадаться, с помощью каких аргументов они старались приобрести содействие солдат и народа: они могли, не нарушая приличий и не оскорбляя справедливости, настоятельно указывать на более высокое положение детей Константина, на то, как опасно увеличивать число монархов, и на угрожавшие республике неизбежные бедствия, которые должны были произойти от раздоров между столькими монархами, не связанными между собой нежными узами братской привязанности. Интрига велась с усердием и оставалась в тайне до той минуты, когда войска громко и единодушно объявили, что они не допустят, чтобы кто-нибудь царствовал над Римской империей, кроме сыновей их оплакиваемого монарха. Юный Далмаций был связан со своими двоюродными братьями узами дружбы и общности интересов и, как уверяют, унаследовал в значительной мере дарования Константина Великого, но в настоящем случае он, как кажется, не принял никаких мер, чтобы поддержать силой оружия права, которые и он сам, и его царственный брат получили от своего щедрого дяди. Они были до того озадачены и подавлены взрывом народной ярости, что, точно будто лишившись и способности бежать, и способности сопротивляться, отдались в руки своих непримиримых врагов. Их участь оставалась нерешенной до прибытия Констанция — второго и, как кажется, самого любимого Константинова сына.