Заика из массовки - [2]

— Ясно, — кивнул Юрий Проталин, — я сыграю это. Смогу.

Арнольд Кучуев вскочил на ноги, хлестко ударил кулаком в ладонь:

— Приготовиться к третьему дублю!

Гримерша несколькими быстрыми и точными движениями поправила тона на лицах Проталина и Лидочки.

— Стефаныч! — крикнул Арнольд оператору. — Готов? Сейчас мы сделаем вещь!

— Че-е-пуха все это, — проговорил кто-то за спиной режиссера.

— Что? — Арнольд стремительно, как собака, неожиданно дернутая за хвост, обернулся. — Кто?!

Невесть откуда взявшийся, невесть как затесавшийся в толпу киношников, в трех шагах от Арнольда стоял посторонний мужчина, вернее, мужик в рубахе и портах, босой, расхристанный, всклокоченный, пего-рыжий, бородатый, с медным крестом на голой груди.

— Че-е-пуха это, говорю. По-о-мирать-не в помирушки играть. Не-е станет нормальный человек за-а минуту до смерти т-т-такие глупости говорить, — сильно заикаясь, но не спеша и, по-видимому, ничуть не смущаясь, проговорил мужик. — Н-нонсенс! Он д-д-ругим будет занят. Да, — убежденно повторил мужик — он будет занят другим.

— Да кто это, спрашиваю? — орал Арнольд. — Чего ему надо? Вам чего, а? — свирепо выпятил он на мужика челюсть, уставился исподлобья.

— Массовка это, Арнольд Всеволодович! — испуганным стоном отозвался помреж Рубис. — Восстание крестьян в Чухалевке. — Он рукой махнул в ту сторону, где горбатилась серыми домами облюбованная для съемок деревня Кузино.

— Т-точно, — подтвердил расхристанный. Мужик-поселянин из вашего лихого в-вестерна.

— Турист это с реки, — объяснял Рубис. — То ли обокрали его, то ли сам пропился вчистую. Сам же в массовку и напросился, склочник! Опять встреваете? — напустился он на мужика.

— Чего ж вы, папаша, полезли в этот вестерн, как вы изволили выразиться? — весело спросил мужика оператор, подмигнув насупившемуся Кучуеву. Оператор так до сих пор и не слез со стрелы.

— Д-деньги нужны, — последовал обезоруживающий ответ.

Киношники загоготали. (Потом многие недоумевали, почему с самого начала, с самых первых наглых слов, с ходу не прогнали в три шеи этого горе-оратора, почему слушали?)

— Нужны, — переждав смех, подтвердил мужик. — Да и вообще — случай для меня удобный, массовка ваша, — добавил он непонятно.

— Двурушник вы, папочка, — развязно похлопал мужика по плечу Ося-звуковик, в то же время искательно взглядывая на грозного шефа, — а критика в устах двурушника…

— От меня в толпе только вилы видны, — неторопливым заиканием перебил Осю нахал, — и вопим мы свою чушь неразборчиво. А П-проталин будет во весь экран и во весь голос. Хороший же артист, думающий, — говорил он, сочувственно глядя на одного Юрия Проталина. — На святую тему да таких глупостей нa-а-валяли, а его повторять заставляют. Смертный миг, последняя ярость… Такие сцены левой н-н-ногой пишутся! Не верьте вы им, Проталин. Впрочем, вы и сами убедитесь, надеюсь.

Лидочка Беженцева вдруг вздохнула и, вскинув голову, стала смотреть в небо. Красавец Проталин хмуро тронул кровавую повязку на лбу. Белогвардейцы Льва Ландовского, радуясь развлечению, развязно улыбались и перемигивались. Коллектив озадаченно затих.

— Да что он тут плетет! — опомнился наконец режиссер. — Сейчас он ребятам весь настрой собьет, всю сцену, что слепили, Демосфен этот посконный! Все! Конец перекура! Посторонних-долой! Долой! — Он опять треснул кулаком в ладонь.

— Я не-е Демосфен, — неторопливым растягом отпарировал мужик. Настолько же не Демосфен, насколько вы не Достоевский и не Фе-е-ллини.

— Вон его! Федя! Григорий! — заорал Арнольд и затопал, побагровев. Гоните его! Из массовки-вон! За-а-ика! К-к-ретин! — орал он, мотая щеками, то ли дразнясь, то ли натурально заикаясь от ярости. — И реквизит с него! И портки с него! Голого его с площадки! Я-Арнольд Кучуев! Каждый олух мне будет Феллини под нос совать!

— А Д-достоевского? — спросил мужик, выталкиваемый с площадки помрежем и такелажниками.

— Голым его! Голым с площадки!

Оператор хохотал, раскачиваясь в своем седле.

Мужик с помощью дюжих киношников безропотно стянул рубаху, скинул порты, оставшись в одних плавках, протянул нательный крест гримерше, уже отлепившей с его лица усы и бородищу.

— Ше-велюра своя, — отклонил он пего-рыжую копну от протянувшейся было чьей-то руки. — И это не ваше; — крикнул он, прикрывая ладонью что-то на левой руке. — Поаккуратней с этим!

— Из-за волос, из-за волос-то я и взял его, хулигана! — горестно объяснял коллективу перепуганный помреж. — Шевелюра же дикая, типаж, думаю!..

— Типаж и есть. В шею его!

— Я и сам уйду.

Лишенный реквизита мужик оказался лобастым, хорошо скроенным малым лет двадцати пяти, белокожим и веснушчатым. Своего у него осталось теперь только цветастые плавки, шевелюра да какой-то странный браслет над левым локтем: невзрачная чепуховина из каких-то квадратиков и овалов. Малый повернулся и, насвистывая, пошел в сторону реки. Метрах в тридцати, однако же, остановился, обернулся и проговорил со значением и как бы со скрытой угрозой:

— Ну-ну, с-снимайте!

Он постучал по браслету пальцами, опустил свое дурацкое украшение с локтя на запястье, сделал киношникам ручкой и ушел без оглядки.