Захарий Зограф - [30]

В этом контексте биографии нашего художника и возникли три живописных портрета, и первым из них, видимо, был портрет Неофита Рильского.

Захарий едет в Копривштицу: там он начинает и 3 мая 1838 года заканчивает работу над этим портретом — у нижнего края доски, прямо посредине четко выводит дату — 1838.

Художник, что называется, не мудрствует: перед натурой он скромен, сдержан и смиренен, а свою задачу видит в предельно добросовестном, можно сказать, документально точном воссоздании ее на холсте, в подробном и обстоятельном, правдивом и объективном рассказе о своей замечательной модели. С пристальным вниманием всматривается он в знакомые черты учителя, неторопливо и настойчиво добиваясь максимально доступного сходства. Ровный рассеянный свет — не от какого-либо источника, а свет «вообще», без бликов и резких теней — бесстрастно освещает бледное, желтоватое лицо ученого, чьи дни протекают в стенах кабинета или сумраке монашеской кельи, чуть-чуть заметную улыбку на тонких губах, большие серые глаза, в которых как бы остановлено выражение задумчивости и глубокой сосредоточенности. Тщательно и с какой-то наивной радостью художник тончайшей кисточкой «пересчитывает» волоски окладистой бороды, ворсинки лисьего меха и гусиного пера, каким-то шестым чувством выходя при этом к замечательной целостности образа и его живописно-пластического решения на плоскости холста. Красочное многоцветье, по его представлению, несовместимо с обликом ученого монаха, и он плотным, ровным слоем накладывает черный глухой цвет строгого одеяния и высокой шапки типа болярской шуберы на серо-желтоватом фоне; и лишь в положенной на сизое красной меховой оторочке, прозвучавшей словно отсвет темперамента, и кое-где розоватых книжных переплетах проступают колористические пристрастия Захария Зографа, присущая ему любовь к светлым и «живым» краскам.

При всей эмпирической «привязанности» изображения к визуальному образу, «Неофит Рильский» не сколок реальности, а результат заданной «выстроенности» образа. Художник не просто изобразил близкого ему «частного» человека; он создал наполненный большим общественным содержанием первый портрет первого болгарского интеллигента. Перед нами завершенный, отточенный до последней детали образ ученого, педагога, просветителя, крупной и значительной личности, ценность которого раскрывается не в статике, но в действии, в данном случае в его отношении к самой актуальной проблеме времени — просвещению народа. Нет ничего лишнего, случайного, необязательного, но каждый атрибут — аскетично строгая одежда ученого инока, чернильница с пером, циркуль, ножницы, большие (по-видимому, не церковные, а светские) книги в тяжелых переплетах, глобус — это слагаемые единого образа, возникшего в интеллектуальной атмосфере пытливой мысли и глубокой сосредоточенности ученого. (Кстати, глобус был собственноручно изготовлен Неофитом; сейчас он хранится в музее Рильского монастыря. В действительности он вдвое меньше изображенного на портрете, и это также говорит о том, что художник не списывал буквально натуру, но преображал ее по законам художественной образности.) Перед нами по-своему монументальный портрет-памятник, сливший воедино осязательную конкретность модели, несколько наивную и трогательную дидактику, идеальное представление о положительном герое жизни и искусства.

По отношению к художнику XIX столетия как-то не принято применять категории и признаки искусства классического Возрождения, но в портрете Захария Зографа выступает гуманистическая концепция личности по-ренессансному разносторонней, познающей реальный мир. Концепция, воплощенная не в случайном или произвольном наборе приемов, а в определенной образной и живописно-пластической системе, в чем-то близкой к стилистике немецкого и нидерландского портрета XVI века и названной некоторыми болгарскими исследователями «бюргерским натурализмом»; не случайно возникают ассоциации с «Эразмом Роттердамским» Ганса Гольбейна.

Невероятно, чтобы Захарий знал — разве что в немногих гравированных репликах — образцы нидерландского и немецкого портрета. К поэтике «Портрета Неофита Рильского» он пришел, очевидно, вполне самостоятельно, движимый интуитивным стремлением к максимально точной передаче окружающего его мира во всех подробностях и почти кватрочентистской радостью познания его. И в то же время с удивительным даром проникать в самую сущность вещей: на портрете книга — это Знание, глобус — Вселенная, Неофит — Человек и Ученый…

«Портрет Неофита Рильского» означал кардинальный, решающий рывок в неведомый Болгарии той поры мир светской, освобожденной от церкви и религии живописи. Но полностью отрешиться от традиций и ограниченности зографского ремесла Захарий, конечно, не мог. Отсюда и иконописная застылость, и обобщенная силуэтность формы, и энергичный обвод контуров черной краской — особенно он заметен в трактовке носа, век, губ, и бросающаяся в глаза неправильность, с позиций академической науки, в рисунке рук. Самое удивительное, что все это ни в малой степени не разрушает цельности портретного образа, ощущения полной естественности средств выражения, адекватности замысла и результата.