Загробная жизнь дона Антонио - [12]

Глава 5, в которой дьявол не желает покупать душу

Он проснулся свежим и бодрым, словно проспал девять часов в собственной постели, в университетском городе Саламанка, и не было ни убийц, ни приватного разговора с Великим Инквизитором, ни флотской службы. Словно вчера пираты не потопили «Санта-Маргариту», оставив в живых лишь дюжину человек из всей команды. Словно на руках его нет веревки, а рядом не спит сэр Генри Морган, за голову которого королева Изабелла дает шесть сотен дублонов. Словно он не поклялся перед Господом Иисусом и Девой Марией избавить Испанию от напасти – сегодня же, едва рассветет. Не зря же он дал Моргану слово не пытаться его убить лишь до рассвета. А значит, пора. Вот он, рассвет, – только перед рассветом море звучит так пронзительно-тоскливо и сереет полоска неба над горизонтом.

И вот он, проклятый Морган.

Спит, обняв его тонкими руками, укрыв его своими волосами. Ее дыхание щекочет грудь, и шея такая хрупкая, переломить – что тростинку.

Фата Моргана. Сумасшедшая девочка, от чьего имени уже три года вздрагивают и крестятся купцы и капитаны тридцатипушечных фрегатов.

Вот неразборчиво бормочет по-английски, поворачивает голову, словно нарочно подставляет шею под удар. Бьется на шее жилка, двигаются глаза под веками… что-то беспокоит ее во сне. Или?

– Тоньо, – бормочет она. И успокаивается.

Тоньо.

В ее устах это звучит как лучшая на свете серенада. Нет. Как молитва. Откликается сладко и больно, до мурашек по всему телу, до пронзительной наготы – как перед Господом.

Она продала душу дьяволу? Пусть. Дьявол говорит ее устами? Плевать.

Это дело толстых падре – предавать анафеме или отпускать грехи, а кто он такой, дон Антонио Альварес, чтобы брать на себя дело святых отцов? Продать душу королеве Изабелле за шесть сотен дублонов – слишком дорого, душу можно только подарить.

Она снова зашевелилась, открыла глаза цвета моря – раньше Антонио думал, что ненавидит море. Посмотрела на него сонно и счастливо улыбнулась. Потянулась к нему, под его руки.

– Тоньо…

Обнимать ее связанными руками было чертовски неудобно, но благородных донов не смущают трудности. Особенно когда губы прекрасной донны так близки и сладки.

Целуя ее, расслабленную и доверчивую, ни унции оружейной стали – одна лишь морская пена, Тоньо думал об отце. Герцог Альба будет огорчен смертью сына, но переживет и даже будет гордиться: Антонио погиб в бою, защищая Испанию. Пусть так. Если Моргана возьмет в команду лучшего на обоих океанах канонира, надо будет позаботиться о том, чтобы отец не узнал. Лучше пусть гордится мертвым, чем проклинает и стыдится живого.

Если возьмет.

«Если дьявол купит мою душу».

Прав был Великий Инквизитор, что порвал доносы на дона Антонио Альвареса де Толедо-и-Бомонт. Его душа все еще при нем, несмотря даже на договор с самим Великим Инквизитором.

– Моргана?.. – позвал ее Тоньо.

– Марина, – прошептала она в ответ. Провела пальцами по его щеке, по шее. Закусила губу, как вчера, только-только наросшая кожа лопнула, выступила красная капелька… Она мотнула головой. – Нам… нам нужно одеться.

– Марина. Морская, – повторил Тоньо. – Потом. Иди ко мне, Марина-Моргана.

И она подчинилась, легко и радостно. Как будто все время, что «Санта-Маргарита» гонялась за ее бригом, ждала – вот он придет и скажет: «Иди ко мне, Марина».

Они снова занимались любовью. Тоньо впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать и булочница Пилар отдалась ему на мешках с мукой прямо позади пекарни, называл это так. Без серенад, стихов, ночных прогулок по крышам до балкона, без клятв на вечность, забытых поутру. Просто – они занимались любовью. Тоньо двигался в ней, растворившись, как в море, не думая ни о чем, кроме того, что он – жив. Острое, щемящее чувство – быть живым и заниматься любовью.

Марина… он не знал, как называет это Марина. Кажется, она что-то такое шептала. А может, то море скреблось в борт.

Они даже подремать успели после. Недолго, не больше четверти часа. Проснулись одновременно, Тоньо – от того, что почувствовал рассвет… Именно почувствовал. Повернул голову, наткнулся на пристальный взгляд.

– Вставай, – сказала она. Голос был неправильный, ни следа предрассветной неги. Но и не сталь. Рвущийся канат между кораблями, не иначе.

Тоньо недоуменно потянулся к ней, поцеловать, вернуть недавнее волшебство. То, что было сейчас, – было неправильно, он чувствовал это, как встающее солнце, как неумолимо утекающие секунды.

Она выскользнула из его рук, отстранилась.

Встала, положила на край постели его штаны; сорочка, хоть и развязанная, оставалась на нем, а чулками или дублетом она не озаботилась. И про веревку забыла. Или наоборот, не забыла?

Стала быстро одеваться сама. Как будто надевала маску. Только маска спадала, и даже в мужском наряде она совсем не походила на пирата Моргана.

Сев на кровати, Тоньо позвал:

– Марина, развяжи меня.

Обернувшись, она покачала головой. Молча, без улыбки. Жесткая и непонятная, как египетский сфинкс. Пришлось натягивать штаны так. По крайней мере, это немного отвлекало от непонятной и совершенно неправильной боли где-то за грудиной. Наверное, вчера ударили сильно.