Заговорщики в Кремле: от Андропова до Горбачева - [153]

Рассказанные нами эпизоды относятся к самому последнему времени, когда возглавляемое академиком Сахаровым диссидентское движение прекратило свое политическое существование. Причем его собственная судьба не сравнима с судьбой его соратников, многие из которых сосланы в Сибирь, сидят за решеткой, а некоторые даже убиты (Гелий Снегирев, Олесь Тихий, Константин Богатырев, Владимир Ивасюк, Алла Горская и другие).

Однако было время — 70-е годы — когда диссиденты и самим себе и многим западным политикам (тому же, например, Картеру) казались реальной оппозицией Кремлю. На самом деле это был западный, возникший по ассоциации миф, которому несколько русских идеалистов попытались придать черты реальности, Для этого им, естественно, пришлось полностью переадресовать свою деятельность: они рассчитывали прежде всего на отклик в Америке и Западной Европе, а не в России, где его и не могло быть. Либо — подобный тому, который приведен выше.

Так внутри тоталитарного государства был создан искусственный климат для нескольких десятков человек (а больше их, естественно, не оказалось), поддерживаемый сенсационным интересом к ним свободной прессы и сочувствием западного общественного мнения.

Еще до того, как оно было разгромлено Комитетом госбезопасности, советское диссидентство было отторгнуто самой русской ситуацией. Так человеческий организм отторгает чужой или искусственный орган, который нарушает его естественное функционирование. Ибо любое движение должно быть органично стране, в которой происходит — пусть крошечный капиллярный сосудик, но сообщающийся с общей кровеносной системой нации.

Вспомним еще раз о первом советском диссиденте — Никите Хрущеве с его оппозицией сталинизму: это был бунтовщик в кресле премьер-министра. Но на таком высоком уровне диссидент был отвергнут — сначала народным неприятием, а потом дворцовым переворотом, в результате которого Брежнев и его сподвижники легко выровняли политический курс и ввели его обратно в фарватер русской истории. Разве не поразительно, что во всем ЦК у Хрущева тогда не нашлось ни одного соратника, за исключением его зятя, журналиста Алексея Аджубея, — единственного члена этого партийного ареопага, который пострадал вместе с Хрущевым. Хрущев, который был ближе других кремлевских вождей к народу, держался с ним на равных, заботился о его благосостоянии, был дружно им презираем и стал в конце концов персоной нон грата в стране, о которой так рачительно пекся.

В то время как Сталин, с его редкими, два раза в году, “явлениями"-народу, подобно dens es machina в античной трагедии, все более восстанавливается в политических правах. И все это несмотря на то, что он уничтожил либо посадил десятки миллионов людей, а Хрущев их реабилитировал и выживших выпустил на свободу. Вот уж действительно нет пророка в своем отечестве!

Советское диссидентство как раз и возникло на рубеже двух правлений — хрущевского и брежневского: как инерция хрущевской эпохи, которая после его падения ушла в подполье и была изжита окончательно только к началу 80-х годов, когда полицейский аппарат вытеснил и заменил партийно-бюрократический и началось официальное восстановление культа Сталина и его политических методов. Суды над советскими диссидентами были посмертным поражением Хрущева — уже не от бывших своих сподвижников, но от русской истории.

Можно и должно защищать от советской системы другие народы, но русский народ подобной защиты не просит и в ней не нуждается. Нельзя защищать нечто от самого себя, будь то частный человек или целая страна.

Нынешний кремлевский режим, который чеху, поляку, эстонцу, венгру либо афганцу представляется худшей формой имперского тоталитаризма, является созданием русских, отвечает их социальным, политическим, моральным и психологическим нуждам. Иначе нам пришлось бы прибегнуть к мистическому объяснению самой этой системы, которая под разными названиями, сути не меняющими, — самодержавие, диктатура пролетариата — с неизменным успехом уже не первое столетие существует на территории России — СССР. Империя ставит этот во многих отношениях отсталый народ вровень с передовыми и даже дает ему ощущение превосходства. Поэтому отказ от своей исторической миссии как великой нации, с его точки зрения, был бы равносилен самоубийству.

“Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы“, — не без сарказма писал русский философ XIX века Петр Чаадаев.

В самом деле, на месте исторических отличий у России — географические, созидательный процесс идет не вглубь, а вширь. Началось это еще с князя Ивана Калиты, который уже в XIV веке “собирал земли" вокруг Москвы. По подсчетам полярного исследователя Фритьофа Нансена, Россия, начиная с 1550 года, увеличивалась каждые 7 лет на территорию, равную по величине его родине — королевству Норвегии. Не коммунизм шагает по Европе, как ошибочно предсказал Карл Марс, но Русская история. А пристегнутые к России страны — от Чехословакии и Венгрии до Литвы и Афганистана — оказались насильственно вовлеченными в ее развитие.

Мы помним, как в школе гордая указка учителя гуляла по политической карте мира, и мы вдохновенно вызубривали, что Советский Союз занимает шестую часть земной суши и на его территории могли запросто уместиться 2,3 США либо 40 Франций, либо 92 Великобритании.