Заговор Ван Гога - [35]

– А знаешь, мне он понравился. И я не думаю, чтобы он выжил из ума.

– О нет, «выжил из ума» здесь не подходит. – Мартин склонил голову набок. – Я тебе скажу, что мне кажется. Думаю, его не волнует, достанется ли картина ему лично.

– Пожалуй. Деньги для него ничего не значат.

– Именно. Ему просто захотелось еще раз ее увидеть. А потом, если бы он прилетел в Амстердам и завяз там в судебных интригах, то не исключено, что он просто бы не дожил до следующей встречи с картиной.

Эсфирь некоторое время молча изучала лицо Хенсона.

– Что? – нахмурился он.

– Ты… – Она замолчала, подыскивая слова. – Ты, я бы сказала, довольно тонко чувствуешь чужие настроения. Редкий талант для шпиона из Канзаса.

Хенсон вскинул голову, отвлекшись на стюардессу, которая предлагала всем шампанское. Они решили взять себе по бокалу.

– Знаешь, Мартин, человек более циничный мог бы заявить, что Минский, дескать, охотится за деньгами.

– А кто его знает, может, и так, – беспечно ответил он, отпил глоток, скорчил гримасу и отставил бокал. – По-моему, я все-таки апельсиновый сок заказывал… Слушай, я просто мечтаю о том дне, когда люди наконец станут исполнять мои невинные просьбы. Хотя бы через раз.

– Живи и пой, – поделилась советом Эсфирь. – А кстати, что это за доктор Альман из университета? Каким боком он связан с Минским?

Хенсон потряс головой.

– Жолие мне сказал, что этот тип преподает историю искусства. Может, они с Минским собутыльники. Он, вообще-то, никакой не эксперт по Ван Гогу, да и никогда не претендовал на это. Думаю, Минский просто хотел заручиться поддержкой хоть какого-то специалиста.

Эсфирь рассеянно побарабанила пальцами по подлокотнику и глубоко вздохнула.

– Слушай, мне все-таки еще раз хочется расставить все точки. Если я и согласилась лететь, это вовсе не значит, что я готова записаться в твою группу.

– А я все равно признателен хотя бы за такую поддержку.

Девушка улыбнулась.

– Я только не понимаю, зачем нужна эта поддержка. Вы, мистер Бойскаут, вполне способны постоять за себя. Жизнь мне спасли в гостинице.

– А вы, сударыня, спасли меня из горящего здания, умудрившись выбить окно. Мы, стало быть, квиты… – Хенсон приветственно поднял свой бокал. – Ну да ладно. Скажи-ка мне еще раз, почему ты летишь в Амстердам с мужчиной, которого едва знаешь.

– Мне надо выяснить насчет отца.

– Могу ли я озвучить несколько иную гипотезу?

– О, какая элегантность! – тихо сказала она. – Что ж, фантазируй…

– Мне кажется, ты во многом похожа на меня.

Эсфирь закатила глаза.

– Какая чушь!

– Нет, я серьезно. Ты права. Я действительно был бойскаутом. Даже получил звание «орла». Высшая ступень, между прочим. Вот. А конец войны во Вьетнаме я встретил в береговом дозоре возле Сайгона. Потом работал полицейским в захолустье, а когда окончил академию, то перешел в Казначейство. Ловил контрабандистов. Показал кое-какие результаты. Особенно в последней операции с доколумбийским искусством. И теперь мне поручили новое дело, как ты знаешь.

– Ты был во Вьетнаме? Ты что-то слишком молодо выглядишь.

– Так ведь под самый конец. Мальчишкой еще. Иногда, впрочем, я сам себе кажусь стариком… Пройдет сколько-то там лет, и мне стукнет полтинник.

– Ого! Но ты так и не сказал, что между нами общего.

– Эсфирь, учись читать между строчками. – Он наклонился поближе и перешел на шепот. У девушки защекотало в ухе. – Ты записалась в «Мосад». Почему?

– Ты знаешь, что я ничего не могу сказать про «Мосад». Я даже не понимаю, что это слово значит.

– Ах да! Конечно. – Хенсон улыбнулся во весь рот, потом посерьезнел. – Тогда я выдвину еще одну гипотезу. Простое объяснение. Ты хотела справедливости. Хотела бороться за правое дело.

Эсфирь помотала головой.

– Допустим на секунду, что это так. Но ведь разведка – не то место, где можно найти кристально чистую этику и мораль.

– Как ни странно, то же самое относится и к полицейской службе. Проходит какое-то время, и тебе становится все равно. Просто делаешь свою работу. Тебя уже не волнует, прав ли ты или нет. Главное – прищучить тех, в кого начальство ткнуло пальцем. Когда Селеста… моя жена… когда она умерла, я с головой кинулся в работу. Мне было наплевать, что и почему я делаю. Лишь бы делать дело. В общем, сам себя потерял на какое-то время.

Эсфирь понимающе кивнула.

– Но когда замсекретаря Казначейства предложил эту идею насчет международной группы, во мне что-то щелкнуло. Я увидел шанс сделать нечто заведомо хорошее, не столь двусмысленное. Да, конечно, я понимаю: многие дела попадают в серую зону юриспруденции – кто именно и чем именно владеет и так далее… Однако главное, что мною движет, – стремление восстановить законные права истинных владельцев. И это доброе, справедливое дело. Я сплю лучше, когда знаю, что моя работа несет в себе нечто положительное. Цель не просто упечь плохих парней за решетку, а вот именно что вернуть краденые вещи законным владельцам.

– В тебе столько американского, – заметила Эсфирь. – Наивный оптимизм.

– Наивные оптимисты способны вершить великие дела. Они, к примеру, создали государство Израиль. Слыхала?

Эсфирь поерзала в кресле.

– Их вряд ли можно назвать наивными.