Заговор в Древнем Риме - [21]

Он мог бы еще долго продолжать монолог в том же ключе, останавливаясь лишь за тем, чтобы перевести дух, если бы я не прервал его:

— Для меня тоже большая честь посетить твой дом.

Запахи, которые сочились отовсюду, были под стать тому специфическому духу, который источал сам посол. В свойственной ему помпезной манере он проводил меня к гостям, которых было не менее трех десятков, и представил им. Поскольку основная цель посла заключалась в том, чтобы выражать римлянам свое глубочайшее расположение и необычайное почтение, он не ограничивался тем количеством приглашенных, которое диктовал римский обычай: гостей должно быть не более девяти — «не меньше, чем парок, и не больше, чем муз», как некогда изрек какой-то мудрец.

Гости являли собой всю гамму красок общественной и политической жизни Рима. Кроме официальных лиц, коих присутствовало столько, сколько хозяину удалось уговорить прийти, для солидности он пригласил нескольких новомодных поэтов и известных ученых, а для создания атмосферы непринужденности слегка разбавил общество комедиантами. Здесь были и женщины, славящиеся красотой, равно как и прочими, более пикантными достоинствами. В общем, вечер обещал быть интересным.

Музыканты в одеждах из египетского плиссированного полотна играли на экзотических инструментах — арфах и систрах. Более оголенные, но облаченные в те же материи танцоры хлопали в ладоши и кружились, отчаянно размахивая увесистыми плетеными косичками. На прислуге, которая сплошь состояла из пестро разукрашенных краской чернокожих нубийцев, не было ничего, кроме шкур животных. Большинство из них имели ритуальные шрамы на теле и сильно заостренные зубы. Они разносили гостям терпкие сладкие египетские вина, равно как и другие вина, изготовленные в других краях цивилизованного мира.

Подобные вечера протекали неспешно. Начинались они рано, а заканчивались гораздо позднее, чем требовала римская традиция. Лисас предусмотрительно обзавелся целым отрядом факельщиков и охранников, чтобы сопровождать гостей в целости и сохранности домой.

Атрий, в котором собрались приглашенные, представлял собой большую круглую комнату, по внутреннему убранству не вписывающуюся ни в один известный мне архитектурный стиль. Выложенный мозаикой пол изобиловал экзотической египетской фауной: в воде сквозь камыши пробирались крокодилы и бегемоты, на суше рыскали страусы, кобры и львы, а в небе парили грифы и ястребы. Настенная живопись повествовала о битве нильских пигмеев с цаплями. Путешественники утверждали, что этот низкорослый народец в самом деле обитал в тех краях, где брала свое начало великая река, хотя мне никогда не доводилось убедиться в этом воочию.

Моим вниманием в тот вечер завладела одна прекрасная особа по имени Семпрония, принадлежавшая к тем фривольным женщинам, о которых я упоминал раньше. Она была образованна, откровенна в суждениях, независима, умна и достаточно богата, чтобы все это себе позволить. Хотя по годам Семпрония принадлежала к женщинам среднего возраста, но оставалась одной из первых римских красавиц, сочетавших в себе аристократическую внешность с той самоуверенной выдержкой, которая у моих соотечественников вызывала наибольшее восхищение. Ее муж Децим Юний Брут был поглощен своими делами и не питал никакого интереса к тому, чем занималась жена. На протяжении нескольких лет у них не было супружеских отношений. Она предпочитала проводить время среди низкородных мотов и распутников, чью компанию предпочитала обществу уважаемых друзей мужа.

— Деций! — воскликнула она, когда я подошел к ней ближе. — Как я рада тебя видеть!

Она подставила мне щеку для поцелуя, которая, к моему удивлению, была начисто лишена грима. Естественный цвет лица вносил немалую лепту в ее красоту.

— Прекрасно выглядишь. Хорошеешь прямо на глазах, — произнесла она, широким жестом обняв меня за плечи. — Хотя мне не следовало бы так говорить. Ибо ты почти ровесник моего сына.

— Прошу тебя, — я взял ее за руку, — повторяй это снова и снова. Столько раз, сколько будет тебе угодно. А что до твоего потомка, то ты несколько преувеличиваешь. Насколько мне известно, ему еще не минуло и семи.

Семпрония залилась очаровательным раскатистым смехом.

— До чего мило от тебя это слышать! — воскликнула она и, озорным жестом проведя пальцем по шраму, украшавшему мое лицо, добавила: — Ты никогда не рассказывал мне о том, как получил эту отметину. Такие штуки — предмет гордости большинства мужчин.

— Это испанское копье, — произнес я. — Оно задело меня в период службы с Метеллом Пием, во время восстания Сертория. Вовсе не горжусь этой царапиной, ибо заработал ее по собственной глупости. Воспоминания о том злосчастном дне по сей день вгоняют меня в краску.

— Редко встретишь римлянина, который не считает шрам заслугой, — заметила она. — Как ты находишь здешнее общество?

— После многодневного заточения в стенах храма будешь рад даже обществу сапожников.

Я старался говорить непринужденно, что давалось мне с большим трудом и потому получалось не слишком естественно.

— Работа в храме тебе совершенно не походит, Деций, — произнесла она преисполненным заботы и сочувствия тоном.