Заговор - [71]

— Что это он? — спросил меня Ваня.

— Правду говорить не хочет, — объяснил я, — это его так совесть мучает.

— Не надо, пощадите, я все скажу! — попросил тот.

— Говори.

— Скажу, если обещаешь помиловать! — попытался торговаться Иван Никанорович.

— Вон туда можно привязать, сможешь под крышу залезть? — спросил я Ваню, указав на поперечную балку на самом верху.

Парень поглядел наверх.

— Лестница нужна, так не забраться.

— Тогда чего ты стоишь, иди за лестницей, что мне тут весь день с ним болтать прикажешь, у меня еще дел много.

— Пощади! — опять взмолился управляющий.

— Расскажешь все без утайки, тогда может быть и пощажу. А снова станешь врать, жить тебе осталось не больше четверти часа.

— Ве-ерка, — начал было он.

— Еще скажешь одно слово о Верке, убью! — рявкнул я.

Иван Никанорович весь съежился и посмотрел таким умоляющим взглядом, что только у каменного истукана не екнуло бы сердце. Я почувствовал себя извергом и садистом, но не смягчился. Потрясенный таким жестокосердием, он продолжил, перейдя с имени собственного на местоимения:

— Она позавидовала, что у Проньки такое богатство, вот и придумала…

— Рассказывай, что вы у Прасковьи украли.

Вот тут управляющий вполне продемонстрировал свои незаурядные способности. В перечислении имущества он сыпал мерами и суммами, как настоящий счетовод. Все-то помнил Иван Никанорович, вплоть до качества и единиц меховой рухляди, женских нарядов, товаров и утвари. Обогатились компаньоны на сиротских слезах солидно. Записать все это было не на чем, потому я старался по возможности запомнить хотя бы основные составляющие состояния своей юной подруги.

Когда управляющий перешел на несущественные мелочи, вроде домотканого холста, прервав его отчет о проделанной работе, я спросил в лоб:

— А за сколько вы продали саму девушку?

— За золотой червонец, — по инерции ответил он, понял, что проговорился и замолчал.

— Кому?

Иван Никанорович вновь умоляюще воззрился на меня и прикусил губу.

— Не скажешь?

— Нет, лучше сразу убей. Я же тебе говорил, это такие люди, узнают, что растрепал, ни мне, ни тебе не сносить головы.

— А твоя Верка их знает? — задал я очень важный в этой ситуации вопрос.

— Знает, — однозначно ответил он. — А больше ничего не скажу, хочешь вешать, вешай.

Пока я думал, что с ним делать дальше, вернулся Ваня.

— Нет у хозяев лестницы, — сообщил он, — послали мальчишку к соседям.

— Ладно, с повешеньем мы погодим. Пусть пока лежит под лавкой, а ты его будешь стеречь. Попытается бежать, руби голову с плеч.

— Как это под лавкой, а как же мы? — недовольно спросил рында.

— Что вы?

— Ну, мы с Аксиньей…

— Потерпите, а если очень приспичит, то он вам помехой не будет.

Парень недовольно шмыгнул носом:

— Может, сразу его повесим? Если так, я и без лестницы заберусь. Велико дело веревку привязать!

— Я л-лучше под лавкой, я н-не убегу! — вмешался в разговор Иван Никанорович.

— Вот видишь, — насмешливо сказал я, — он еще вам с Аксиньей из под лавки советом поможет!

— Я помогу, — не понимая, о чем идет речь, пообещал тот.

— И долго его стеречь?

— Столько, сколько нужно. Ты, парень, уже совсем обленился! — прервал я глупый спор. — Я уезжаю, так что лезь на свое место под нары, — указал я управляющему его узилище.

Как тому ни не хотелось оставаться под охраной кровожадного рынды, ослушаться Иван Никанорович не решился и, кряхтя, полез под лавку.

— Смотри, чтобы не сбежал! — предупредил я Ваню. — Упустишь, с самого шкуру спущу!

— Вот еще, упущу, скажешь такое, — пробурчал он, придерживая мне стремя.

Однако мне было уже не до него. За оставшийся день предстояло совершить еще пару подвигов, и нельзя было расслабляться.

Первым делом я посетил кабак, в котором можно было встретить кого-нибудь из холопов Прохоровой. Там на тот момент никого из знакомых не оказалось и пришлось ждать у моря погоды. К счастью пути, по которым судьба влечет людей, поддаются прогнозу. Потому и ожидание оказалось не долгим. Не успел я расположиться за общим столом с кружкой фруктового меда, как в заведение явился мой давний знакомый Митя.

Увидев меня, он так обрадовался, что в прямом смысле просиял от удовольствия. Я еще помнил, что он выкинул, когда ходил за крепкой водкой для фокуса, и на его радостный возглас ответил холодным кивком головы.

— Обижаешься? — спросил Митя, без разрешения усаживаясь рядом со мной. — Напрасно, если б ты только знал, сколько я за тебя мук претерпел!

— Знаю, выпил всю мою водку и свалился с лестницы!

Митя посмотрел на меня с таким красноречивым упреком, что другой на моем месте непременно испытал бы, как минимум, укор совести, но я нынче с самого утра был груб и бесчеловечен, потому никак на его взгляд не отреагировал.

Тогда мой бывший друг с большим интересом заглянул в кружку, оценил ее объем, облизнулся и тонко намекнул:

— Был бы жив мой тятя, я бы для тебя ничего не пожалел. Ты же сам знаешь, какой он был человек!

Я уже был сыт и Митей, и его мифическим папой, потому ничего не сказал, просто отодвинул от него подальше вожделенный сосуд. Тогда он решил подобраться ко мне с другого бока, не в прямом смысле, пересев ближе к кружке, а метафизически.