Заговор самоубийц - [31]

Из воспоминаний московского коммерсанта Николая Окунева, 12 августа 1917 г.:

«Первое впечатление сегодняшнего исторического дня, в Москве открывается своего рода „собор лучших русских людей“. Самое неприятное: не ходят трамваи».

Забастовку трамвайщиков организовали большевики, которых не было в Большом театре, потому что за сорок дней до Государственного совещания сторонники Ленина вывели на улицы Петрограда десятки тысяч вооруженных манифестантов. Результат сего действа — сотни раненых, десятки убитых. После попытки захватить власть сторонники Ленина, казалось бы, обречены стать политическим изгоями. Лидеры партии — вне закона, в бегах или под арестом.

После июльских событий у всех на устах было имя военного министра Временного правительства Александра Керенского. Вот он — герой, единственный во Временном правительстве, кто в июльские дни проявил решительность, отдав войскам приказ немедленно подавить восстание большевиков. Публика верила: вот он, новый лидер, способный вывести страну из тупика.

Тридцатишестилетний Керенский становится главой нового коалиционного Временного правительства. Государственное совещание в Москве Керенский планировал превратить в грандиозную пиар-акцию имени себя, он думал сплотить вокруг своей персоны представителей государственных элит. Он и открывал форум. Во время речи зал более шестидесяти раз взрывался аплодисментами. Это был звездный час Керенского.

Может быть, страна спасена? Но в том-то и дело, что за пределами зала слишком многие думали уже иначе…

Из воспоминаний московского коммерсанта Николая Окунева, 13 августа 1917 г.:

«Речь расцвечена крылатыми фразами, но не окрылила никого. Все равно нам несладко, сегодня жизнь идет тем же манером. На Чистых прудах все равно такое же безобразие, папиросы — рубль десяток, маленькое яблочко — двугривенный штука. И пьяных порядочно».

Положение в стране действительно продолжает ухудшаться. Хаос в деревне, в городах, на фронте. Крестьяне разоряют помещичьи усадьбы, рабочие бастуют. А солдаты не подчиняются приказам и отказываются воевать.

В катастрофических поражениях армии многие уже открыто обвиняют Временное правительство и лично Керенского. Ведь это он был главным вдохновителем летней военной кампании 1917 года. В июне войска Юго-Западного фронта получили приказ идти в наступление на Львов. В результате были уничтожены последние боеспособные части русской армии. Солдаты массово дезертировали. Керенский разъезжал по фронтам, братался с солдатами, заискивал перед ними, пытаясь вернуть им боевой дух цветастыми фразами. Но то, что производило впечатление на экзальтированных столичных барышень, не действовало на солдат в окопах. Там его уже окрестили «главноуговаривающим».

И тут появляется новый спаситель Отечества. За три недели до Государственного совещания, Верховным главнокомандующим русской армии назначен герой войны генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Корнилов имел свою точку зрения на происходящее. Первым делом он приказывает немедленно восстановить отмененную смертную казнь на фронте для предателей и дезертиров.

Деятели демократического толка — и Керенский, и его окружение — Корнилову не доверяли политически, считая его монархистом, хотя именно он арестовывал семью царя. Они его просто боялись. И не зря.

Тринадцатого августа 1917 года, на второй день работы Государственного совещания, Корнилов прибывает на Александровский, ныне Белорусский, вокзал. Его в буквальном смысле слова выносят на руках из вагона. «Генерал, спаси Россию!» — вот какими словами встречает его Москва.

Корнилов сначала поехал помолиться Иверской иконе Божьей Матери и только потом направляется в Большой театр. Зал встречает его бурными овациями. Но аплодируют не все. Левые демонстративно отказались приветствовать генерала, в зале началась перебранка и чуть ли не драки.

Корнилов начинает тихим, но твердым голосом читать свой доклад: «С глубокой скорбью я должен открыто заявить, — у меня нет уверенности в том, чтобы Русская армия без колебаний исполнила свой долг перед Родиной».

Смысл его слов прост и ясен: Родина на краю гибели, а мы здесь о чем-то говорим.

Сразу после генерала Корнилова на трибуну поднимается митрополит Платон (Рождественский). Он — единственный представитель Русской православной церкви, которому дали возможность выступить на совещании. Это ему большевистский комиссар скажет через три месяца: «Слишком поздно». Но тогда еще были надежды…

Что же говорит святой отец? «В этом святом городе, где каждый камень говорит о прошлом — седом, религиозном — нашего народа, именно здесь, более чем где-либо, можно и должно помнить о Боге и его помощи…»

Трагические слова, но речь его прогрессивная публика встречает неодобрительным шумом и гамом, многие демонстративно выходят. Слова православного священника абсолютно противоречат господствующим настроениям зала. «Когда я был здесь и в прошлом, и нынешнем заседании, я ни разу не услышал слова „Бог“, даже обмолвкой», — тихо констатирует архиерей.

И действительно Бог, церковь, Евангелие в самосознании тогдашней политической элиты уже не воспринимались как веками объединяющее страну явление. Просто есть некая церковь, и все тут. Толку от нее нет…