Заговор самоубийц - [22]

. Наверное, в этом «досажался» была доля истины. Здесь выразилось и отношение столичной культурной богемы к двойной жизни Шейнина.

Трудно представить в кабинетах Лубянки этого веселого жуира, который в своих рассказах писал о том, что презумпция невиновности выше всего, и считался чуть ли не автором «ставки на доверие» — особой формы установления контакта с допрашиваемым, а сам очень любил во время работы в следственном отделе «ночные бдения», то есть допросы ночью, когда арестантам по нескольку суток не дают спать.

Почему-то дело Шейнина тянулось два года, хотя другие, куда более сложные и запутанные, заканчивались значительно быстрее. Видимо, потому, что «умная голова» умела тянуть время. Будучи профессионалом, Шейнин тонко чувствовал, чего от него хотят, высчитывал, что можно сказать, а чего нельзя, пытался угадать по течению допросов, как меняется политика на самом верху. Допросы следовали за допросами, иногда перемежались очными ставками, дело пухло и к концу уже насчитывало семь огромных томов.

Делом занимались в разное время семь старших следователей Следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Шейнина допрашивали не менее двухсот пятидесяти раз, большей частью ночью, а точнее, допросы начинались около десяти часов вечера и заканчивались далеко за полночь. Более года его держа ли в одиночке, часто в наказание «за провинности» лишали прогулок, книг, передач, а во время допросов шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по его собственному признанию, запас «нравственных и физических сил был исчерпан». Были периоды, когда силы окончательно покидали его, и он ощущал холодное дыхание смерти, слышал, как в ночной тишине она читает ему приговор…

Протоколы допросов Шейнина я внимательно изучал. Что и говорить, это было тяжелое занятие… В первый год ведения дела следователи усиленно раскручивали так называемый «еврейский заговор». На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, выдавал всех и вся. Он говорил о своих «националистических» беседах с самыми известными деятелями советской культуры и искусства. «Закладывал» Шейнин и своих бывших сослуживцев по прокуратуре. Кстати, Бориса Ефимова он тоже присовокупил к числу заговорщиков, о чем я старому художнику во время нашего разговора с ним говорить не стал.

Шейнин с готовностью поведал о своих «националистических» беседах с Ильей Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Рыбаком и многими другими известными деятелями культуры. Вот только один отрывок из его показаний об Эренбурге: «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть, в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов. Эренбург говорил, что в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм…»

Следователи, видя его готовность, требовали показаний на Утесова, Блантера, Дунаевского и даже на Вышинского, руководившего знаменитыми процессами 1930-х годов. В своем письме на имя министра госбезопасности С. Игнатьева Шейнин потом писал: «Следователь пошел по линии тенденциозного подбора всяческих, зачастую просто нелепых данных, большая часть которых была состряпана в период ежовщины, когда на меня враги народа… завели разработку, стремясь меня посадить, как наиболее близкого человека А. Я. Вышинского, за которым они охотились». И в другом письме, уже на имя Берии: «Вымогали также от меня показания на Вышинского».

На Вышинского Шейнин показаний не дал, но вот своих сослуживцев не пожалел. Так, на вопрос следователя: «Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?» — последовал ответ: «Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рагинским». Называл он и многих других лиц, например прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина…

Причем «шил» Шейнин к заговорам даже тех, о ком его и не спрашивали. Такой была его тактика: всячески демонстрировать готовность сотрудничать со следствием. А стратегия была одна — выжить, избежать пыток. Ради этого он готов был выложить любые подробности из личной жизни своих знакомых, включая самые интимные. Рассказывая об одной женщине, помощнике прокурора, Шейнин описал, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику.

Через какое-то время «еврейский вопрос» стал терять актуальность, и следователи принялись усиленно превращать Шейнина в шпиона. Пошли вопросы о связях с заграницей. Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине.

Вот, например, отрывок из протокола допроса от 7 февраля 1953 года:

«Вопрос: Материалами дела установлено, что вы проводили враждебную работу против советского народа по заданию представителя иностранного государства. Признаете это?

Ответ: С представителями иностранных государств я не был связан и заданий по проведению вражеской работы из-за кордона я не получал.