Заговор самоубийц - [21]

Однако среди всего этого благополучия жизнь вдруг закрутила сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачев становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета, готовясь привлечь к ответственности как можно больше людей и намечая возможные жертвы.

В 1949 году, как раз когда «Настольная книга следователя» вышла в свет, Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но… Не назначили. Знак был, что и говорить, плохой. Шейнин сидел дома, писал рассказы, пьесы, сценарии. Выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда зондировал почву, пытаясь понять, что его ждет. Он, конечно, догадывался, что освобождением от должности дело не закончится. На одной из вечеринок подвыпивший сотрудник органов сболтнул: «Эх, Лёва, Лёва, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись…»

Кое-кто из его знакомых по писательскому цеху получил рекомендацию держаться подальше от Шейнина, так как его «выгнали» из прокуратуры по настоянию органов безопасности, а скоро вообще «возьмут». Разумеется, и это дошло до Шейнина…

Через несколько лет он объяснит такой неожиданный поворот в своей судьбе одним лишь словом: «Михоэлс…»

В 1948 году, накануне увольнения, Шейнин был командирован в Минск для проведения расследования по делу о загадочной гибели знаменитого артиста Соломона Михоэлса. По основной версии, его сбил грузовик. Но Шейнин стал разрабатывать и другие версии. Вскоре его отстранили от дела и уволили.

Но дело было не только в Михоэлсе. Тогда уже усиленно раскручивался так называемый «еврейский вопрос». Нужны были «заговорщики», которые могли сойти за организаторов заговора. И это еще не все. Шейнин был для Лихачева находкой. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, как нельзя лучше подходил на главную роль заговорщика. К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью, был патологически боязлив. Многие его знакомые знали, что он боялся допросов с пристрастием и признавался, что не выдержит их.

После истории с Михоэлсом никто из высокопоставленных знакомых не мог его защитить.

Шейнина арестовали 19 октября 1951 года. Прокуратура даже не пыталась вступиться за своего бывшего сотрудника, как-никак отдавшего следственной работе более 27 лет жизни. Надо сказать, маховик был запущен с такой силой, что все попытки были бы бесполезны — летели головы и поважнее. Поначалу Шейнин связывал свой арест с происками главы МГБ Абакумова. Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин со своей командой занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, виновные отданы под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов обронил: «Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься. Ну, старайся, старайся».

Однако, думается, такая версия случившегося была притянута за уши. Ведь к этому времени Абакумов сам уже сидел в тюрьме и терпел пытки. Его даже одно время поместили в тесный холодный карцер без окон, без притока свежего воздуха, держали на хлебе и воде, включая беспрерывно холодильную установку. Описывая эти зверства в письме на имя Берии и Маленкова, Абакумов просил их только об одном: передать его дело в целях объективного расследования в прокуратуру СССР.

В рамках дела, возбужденного против Абакумова, был арестован коллега Шейнина — прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности прокуратуры СССР Дорон. Путем применения к нему незаконных методов ведения следствия от него добились показаний в отношении руководящих работников прокуратуры. Сослуживцы Дорона мне рассказывали, что, когда после смерти Сталина он был освобожден из-под стражи, он признался, что били его «с оттяжкой» металлической пряжкой по обнаженным ягодицам, приговаривая: «Вот тебе материальное право, а вот тебе процессуальное право».

В те годы, опять же по словам бывших сослуживцев Дорона, якобы проводилась операция под кодовым названием «Пушкинская, 15-а» (место нахождения прокуратуры СССР). По их версии, после еще нескольких арестов сотрудников прокуратуры дела Дорона и Шейнина должны были объединить в одно производство. В постановлении на арест Шейнина указывалось: «…изобличается в том, что, будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства».

Борис Ефимов во время нашего разговора вспомнил, что в те дни арест Шейнина многие восприняли вполне философски: «Встретил на улице известного поэта, а он говорит: „А знаешь, Боря, этого толстяка Шейнина посадили. Говорят, упал в обморок, когда за ним пришли. Там теперь, поди, похудеет“. — „Да ты что? — остолбенел я. — Да он же сам всех сажает!“ — „Ну и что? Сажал, сажал и досажался“»