Заговор патрициев, или Тени в бронзе - [28]

— Плата за шпионаж!

— Сомневаюсь, — терпеливо сказал я. — Это не плата. Я не шпион; я посыльный с официальным донесением. Все, что я получаю, это сестерций в день и возможность выяснить, что магистраты в Бруттии упорно никогда не ремонтируют дороги…

Все еще думая о Цезаре, Мило отвернулся. Я забрал свой свиток, потом вздрогнул, услышав, что моя бутылка с маслом треснула об пол, когда он вываливал мой багаж из двух скромных корзин, снятых с мула. Мило называл себя управляющим, но я бы не доверил ему и скатерти в стопку сложить. Шесть смотанных в клубок туник, рваная тога, два шарфа, шляпа, губка, мочалка и коробка с письменными принадлежностями. Он нашел нож, который я спрятал в прутья одной из плетеных корзин.

Он повернулся ко мне. Вытащив нож из ножен, здоровяк коснулся им моего подбородка. Я нервно дернулся, когда он обвил мою шею ремнем, чтобы вытащить у меня небольшие наличные и паспорт. Потом ему пришлось опустить нож, чтобы держать паспорт обеими крепкими лапищами, пока он медленно его рассматривал.

— М. Дидий Фалько. Зачем ты приехал в Кротон?

— У меня сообщение для Гордиана.

— Какое сообщение?

— Конфиденциальное.

— Говори.

— Оно личное, от императора.

Мило фыркнул. В Кротоне это, вероятно, изящно выражало логические размышления.

— Гордиан не будет встречаться ни с каким деревенским курьером!

— Будет, когда узнает, что я ему привез.

Мило снова набросился на меня. Ощущение было такое, как будто тебе угрожает чересчур игривый бык на пашне, который только что заметил, что пять минут назад его ужалила оса. Я терпеливо поднял взгляд на полку, где в скрученных стеганых покрывалах хозяин оставил несколько блох. Полка находилась под самым потолком, что позволяло не биться об нее головой, но означало, что, замерзнув южной ночью, ты потратишь много времени, пытаясь в темноте отыскать второе одеяло. Сейчас там наверху стояла красивая порфировая ваза, более фута высотой и с милой рифленой крышечкой, которую я привязал веревкой; зная, что внутри, я не хотел, чтобы содержимое попало на мое белье.

— Возьми ее! — сказал Мило.

Я медленно поднялся и потянулся наверх. Я взялся за две ручки, сжав их посильнее. Этот сосуд был из дорогого зеленого камня из Пелопоннеса, и довольно прочным; его содержимое почти ничего не весило, хотя плечи хорошо чувствовали вес порфировой вазы, когда я держал ее, подобно неустойчивой кариатиде, только мужского пола. Этот камень практически невозможно обрабатывать, но Веспасиан заплатил за эту вещь огромную сумму; но если бы это гладковысеченное произведение искусства выскользнуло у меня из рук, то проделало бы в полу порядочную дыру.

— Смотри! — пробормотал я, все еще стоя с поднятыми руками, — это коечто личное для Курция Гордиана. Не советую смотреть, что внутри…

У Мило был простой подход к ситуациям, когда ктото говорил ему чегото не делать: он это делал.

— Что ты ему привез? — Он подвинулся поближе, намереваясь взглянуть.

— Его брата, — сказал я.

В следующую секунду я ударил урну с прахом о голову Мило.

XVII

Примерно в двенадцати милях южнее Кротона мыс, который называется Колонна, заканчивал длинный участок пустынного побережья на северной оконечности залива Скилакий. Прямо на берегу — типичное греческое расположение — стоял храм Геры с открывающимся видом на ослепительный блеск Ионического моря. Это великая святыня в классическом стиле, а для человека, у которого неприятности — например, для Курция Гордиана, пытающегося избежать прямой стычки с преторианцами, — хорошее безопасное место далеко от Рима.

Здесь Гордиан носил титул верховного жреца. У больших храмов всегда были местные покровители, которые проводили голосование на выборах их жрецов. Пока я не запугал подручного Мило в мансионе, я и не надеялся узнать, что потомственный верховный жрец поселился в действующем храме. Вряд ли это подходящее для сенатора занятие — собственноручно украшать алтарь.

Даже под жарким солнцем от холодного чистого воздуха мои руки покрылись мурашками, пока яростный океанский воздух натягивал кожу мне на скулы, а сильный ветер пытался сорвать волосы с головы. Храм переливался от света с моря и неба. Когда я поднялся на горячие камни дорической колоннады, ее всепоглощающая тишина чуть не расплющила меня.

Перед портиком на алтаре под открытым небом жрец с закрытым вуалью лицом совершал тайное жертвоприношение. Члены семьи, чей день рождения или успех он отмечал, собрались вокруг в лучших нарядах, с красными щеками от палящего солнца и ветра с моря. Служители храма держали в руках красивые коробочки с фимиамом и блестящие курильницы для него; шустрые помощники, которых выбрали за приятную внешность, держали чаши и топоры для жертвоприношения, флиртуя с молодыми рабынями семьи с помощью своих тонких усиков. Чтобы привлечь внимание богини, воздух был наполнен приятным яблоневым ароматом и отвратительной вонью от шерсти козы, которую жрец только что ритуально опалил на жертвенном огне.

Они приготовили белую козу с венком на рогах и беспокойным видом; спрыгивая с колоннады, я подмигнул ей. Коза встретилась со мной глазами, неистово заблеяла, потом укусила юношу, державшего ее на веревке, в чувствительный молодой пах и дала деру к берегу.