Заговор маршалов - [178]

Беседуя с ним, я информировал его о встречах с Сувориным в Париже.

Я прямо сказал ему, что Суворин в беседах со мной просил передать ему привет от Троцкого (он уже был в изгнании. — A.M.) и его личный, что он информирован о том, что группа наиболее талантливых военных во главе с ним (Тухачевским. — A.M.) находится в опале, что пора перейти к активной борьбе…

Тухачевский на это мне ответил, что те методы и формы борьбы, которые применяли троцкисты, ничего реального кроме разгона по тюрьмам дать не могут».

Между тем троцкисты в те времена применяли в основном листовки, нелегальные сходки, всевозможные воззвания, протесты, демонстрации и т. п.

Следовательно, из слов Кузьмина со всей очевидностью вытекает, во-первых, что борьба против Сталина и его политического курса — это давно обсуждаемая Тухачевским и его окружением тема, а, во-вторых, что «мирный троцкизм» его уже более не устраивает, что прямо коррелирует с данным Какурина. Вокруг показаний Какурина, между прочим, навертели достаточно много всевозможных инсинуаций, особенно в отношении реакции Сталина на эти показания.

Однако Сталин сразу и полностью поверил Какурину, несмотря на то что его показания горячо опровергли сторонники Тухачевского, у которых Сталин, естественно, поинтересовался мнением на сей счет. И именно поэтому немедленно инициировал назначение «стратега» на должность заместителя наркома обороны по вооружениям. В том, на какую должность был назначен «стратег», и содержится ответ на вопрос — во что же поверил Сталин. Он поверил именно в серьезность угрозы военного переворота, потому-то вновь оторвал «стратега» от непосредственного командования войсками, даже в округе, и перевел его в Москву, где надзирать за ним было легче. «Стратег» же оказался тем самым тщеславным «наполеончиком», которого обвели вокруг пальца — дали серьезное повышение, но без реальных рычагов власти, и поставили под надзор Лубянки, и не только ее. В 1930 г. у Сталина хватало иных забот, чтобы получить еще и военный переворот…

В отношении предложения «стратега» от 1930 г. необходимо также иметь в виду следующее. Дело в том, что к началу того года вышеупоминавшаяся уже Комиссия по подготовке Женевской конференции по разоружению наконец выработала «формулу разоружения» — сначала всем надо пропорционально вооружиться, а затем заниматься разработкой мер по разоружению. С 1932 г. эта формула пошла в дело, и опять-таки по «протекции» Лондона. Так что предложение Тухачевского о 260 дивизиях, прими его Кремль, по сути дела немедленно предоставило бы козыри Западу для постановки вопроса о ликвидации силой такой угрозы. Не говоря уже о том, что на Западе и так обсуждался вопрос о пропорциональном довооружении Германии. Мешало только одно — позиция Франции, боявшейся резкого усиления Германии, но если бы был получен такой козырь, то все сомнения были бы опровергнуты.

Не менее интересно и «предупреждение» Тухачевского от 1931 г., за которое «Виктор Суворов» так силько раскритиковал «стратега». «Суворов» быстро установил, что «стратег» с этим предупреждением попал впросак, ибо ни одна из тех стран, о которых он предостерегал, так и не напала на СССР. «Виктор Суворов» как всегда солгал.

Если открыть 2-й том «Очерков истории российской разведки» под редакцией академика Е. М. Примакова, то на странице 179 увидим, что уже «в начале 1931 г. внешняя разведка, ссылаясь на свои источники в Париже, Берлине, Варшаве, докладывала руководству страны, что французское правительство готово предоставить Германии заем в 2–3 миллиарда золотых франков с тем, чтобы оказать на нее давление в вопросах советско-германских отношений и пересмотре условий Рапалльского договора».

В середине 1931 г. разведка докладывала о тяжелом экономическом положении, сложившемся в Германии, и о готовности главы германского правительства Брюнинга поехать в Париж и принять помощь на предлагаемых Францией условиях. Между тем речь шла о принуждении Германии к отказу от Рапалло и особенно от пролонгации советско-германского договора о ненападении и нейтралитете от 24 апреля 1926 г., 5-летний срок которого как раз и истек весной 1931 г. Более того, по-прежнему оставался на повестке дня вопрос о создании объединенной паневропейской армии по франко-германскому плану Фоша — Рехберга, ударная роль в которой отводилась именно рейхсверу. А рейхсвер в те годы был решающей политической силой — как говорил военный министр Германии Вильгельм Тренер в 1930 г., «в политической жизни Германии не должен быть сдвинут ни один камень без того, чтобы рейхсвер не сказал бы своего решающего слова».

Вот «стратег» и решил предупредить господ генералов о том, что в Москве прекрасно знают обо всех франко-германских переговорах, и поэтому в том предупреждении нет ни слова о Германии. И лишь по той простой причине, что объективно это совпадало с интересами самого СССР, инициативное предупреждение-извещение «стратега» осталось без последствий, в т. ч. и без правки Сталина, как в 1935 г. Но не осталось незамеченным…

В то же время «стратег» очень чутко реагировал на всевозможные пожелания дорогих его сердцу германских генералов. Так, в конце ноября 1931 г. советская военная разведка зафиксировала следующее пожелание рейхсвера: